Второй герой нашей серии интервью с инженерами — Михаил Азарх 1959 года рождения. Основатель и генеральный директор компании «ПРЕСТОРУСЬ», член Совета директоров НП СРО «Инженер-Проектировщик» и «Инженер-Изыскатель», член НТС ОАО «Газпром». Несмотря на то, что Михаил Азарх работал и в науке, и в крупной госструктуре, а также занимался и занимается общественной деятельностью, этот материал — прежде всего о том, как инженеру найти себя в российском бизнесе.
Кручу в руках визиту. На ней визитке написано — Союз Поющих Поэтов России, член правления.
— Я обычно девушкам так представляюсь…
— Вы правда поэт?
— Я играю на гитаре, когда-то участвовал в самодеятельной песне. А вот еще карточка — ПРЕСТОРУСЬ, председатель совета директоров. И еще одна — по Палате инженеров…
— Да у вас просто коллекция!
— Это я еще не все взял. И книгу надо было для вас захватить — «Страна напуганных инженеров». Президент нашей Палаты инженеров написал, Игорь Викторович Мещерин. В нашей стране судьба профессии действительно достаточно сложная, он сделал интересное исследование по истории инженерного дела и как раз приводил примеры из жизни разных инженеров. Что-то и про меня написал, и про мою маму…
— То есть вы потомственный инженер?
— Да, для меня все началось с мамы. Она с пятнадцати лет и до пенсии работала во ВНИПИнефти, была главным инженером проекта, ГИПом, а вершиной ее карьеры я считаю строительство НПЗ в Ангарске. Вообще, ГИПы — «белая кость» профессии, они готовят всю техническую документацию, они же принимают участие в строительстве объекта, в его сдаче, несут за все юридическую ответственность.
— Ваш отец тоже инженер?
— Отец у меня ученый экономист. Но у каждого человека есть какие-то свои склонности. Мама говорила, что я в детском саду был главным по строительству домиков из кубиков и рисованию паровых машин. Конечно, когда после школы был выбор куда пойти — я пошел на технический. Сначала поступал в МГУ на физфак, но не попал — «пятый пункт». В итоге поступил в МАТИ. Была такая поговорка: «Когда некуда идти — приходите к нам в МАТИ». Но на самом деле не так важно, что заканчивать, главное, чтобы тебя научили как обучаться самому, тогда ты завтра и китайский сдашь, и японский, и что хочешь. В МАТИ меня учиться научили, так что это хороший институт. А диплом я получил инженера-электроника.
— Как вы представляли себе свою дальнейшую деятельность?
— Я хотел быть технологом по производству интегральных микросхем. Но жизнь разбила все мои мечты — меня засунули в проектный отдел почтового ящика.
— Почтового ящика?
— Так называли военные институты — раньше все организации, которые относились к системе обороны, не имели названия, только почтовый номер. Там сотня женщин с огромными задницами сидели за кульманами. Я должен был провести в этом институте три года.
— А чем именно занимался ваш отдел?
— Мы проектировали какое-то оборудование — точно даже и не знаю, это же военное заведение, сплошная секретность. Первый год я пририсовывал стрелочки к палочкам. Некое устройство делало иностранные чертежи, но по чужим стандартам при указании размера использовались палочки, а по нашему ГОСТу у этой палочки должны быть стрелочки. И меня как новичка посадили их пририсовывать. Я рисовал и думал, как мне вырваться оттуда… У меня же были планы, я думал, буду что-то новое развивать, изобретать, а тут такая штука. И не уволишься, надо три года после института отработать. Я пытался куда-то перевестись, жаловался в профком, местком, сорок два письма написал. Но на решительный шаг меня в итоге вдохновил случай.
— Какой?
— Работал у нас один товарищ по фамилии Маргариткин. У него была редкая болезнь — он все делал очень медленно. Естественно, все время опаздывал. А это же было время соцсоревнований, если кто-то приходит на работу позже — весь отдел проигрывает. Женщины наши все рыдали, чуть ли не по полу катались, эту картину надо было видеть.
Был этот Маргариткин у всех бельмом на глазу, и сам мечтал уйти из института, но не мог, тоже молодой специалист. И все это закончилось забавной историей. Тогда было время начала робототехники, появилась модная система АСУТП — станок-робот берет деталь, поднимает, сверлит отверстия… Сверху кинули клич — все должны разработать своего робота! В министерстве проводилось совещание, каждый институт докладывал, как работа идет. Выглядело это так: встает какой-нибудь директор и говорит — у нас робот поднимает три килограмма и сверлит в них одну дырку. Теперь второй институт — а у нас поднимает четыре килограмма и сверлит две дырки! Доходит дело до нашего директора — а наш робот поднимает двадцать килограмм и сверлит десять дырок! А министр возьми, да и скажи, что через месяц приедет посмотреть как это все работает… А у нас не поднимал двадцать килограммов и двадцать дырок не сверлил. Начинается аврал, все бросают работу, занимаются только этим делом. Построили уже станок, но нет одного редуктора, что делать — непонятно. И вот кто-то, умная голова, говорит — давайте посадим в шкаф человека, и он будет медленно за редуктором вращать этот вал…
— Какая прекрасная идея!
— А кто будет медленно вращать? А вот же Маргариткин — он все делает медленно! — Маргариткин, согласен вращать? — Дааа, согласен! У Маргариткина был свой замысел. Он сидел и целую неделю в шкафу дышал через дырки, вращал этот самый вал, поднимал болванки по 20 кг, сверлил двадцать дырок, все было нормально. И когда приехал министр — Маргариткин встал и вышел из шкафа. И его немедленно выгнали из института. И тогда я понял, что даже из молодых специалистов можно уйти. В итоге я перешел в цех фрезеровщиков, а потом написал жалобу в газету — я молодой специалист, а меня используют как рабочего… Ничего не опубликовали, но меня вызвал первый отдел и сказал — все, пишите заявление.
— Медленный Маргариткин продемонстрировал, что все возможно?
— Именно. Кстати, хочу сказать — для инженера важно что? Поверить, что он может достигнуть своей цели.
— Это для каждого человека важно
— Но особенно для инженера, потому что инженерные цели обычно на первый взгляд недостижимые. А специалист умеет все разложить по полочкам. Решает мелкие задачи, потом решает другие мелкие задачи. Потом из мелких складывает средние. То есть он умеет в голове работать со всеми этими кубиками. Вот это отличие «умостроения» инженера. Кто так умеет, тому надо в инженеры идти. Кто не умеет — тоже может, но всю жизнь будет стрелочки пририсовывать.
— И куда вы пошли после того, как наконец уволились?
— Я попал в один экспериментальный научный институт. Тоже очень смешная организация. У нас отдел занимался электронными изделиями, сделанными из инновационных алюминиевых сплавов. Все интересно, но сама команда немножко, скажем так, необычная. Руководитель отдела говорил — у меня принципы, я считаю, что нет плохих сотрудников, есть плохие начальники. Ну, у него свои соображения, он такими лозунгами карьеру делал. Так ему со всего института странных людей отправляли — раз уж нет плохих сотрудников… И вот я пришел, сел, смотрю — стоит товарищ у двери и гудит, уууу… Как трансформатор. Но ничего, он мирный, спокойный. Другой жил в Зеленограде, приезжал на работу на велосипеде, а потом в нашей лаборатории мылся в баке для пробирок. А еще была Нина Викторовна, которая говорила — я в своем отделе ничего не боюсь. Мокрой тряпкой мыла электрощит. А как-то начальнику надо было перелить серную кислоту из бутылки в маленькую колбочку. И вот картина — на улице сидит Нина Викторовна, у нее в руках колбочка с вороночкой, а он, одетый в резиновые штаны, резиновый плащ и противогаз, держит двадцатилитровую бутыль и все это скрывается в клубах серной кислоты. Я стою в 20-ти метрах и вижу, как у меня капроновая куртка растворяется, а Нина Викторовна смотрит куда-то вниз и говорит: «Ой, шеф, вы мне четвертые колготки должны!»
А одна бабушка — 70 лет, из ума выжила, но, как говорили, гениальный химик — спалила нам лабораторию. Приезжаю утром, а там все как после атомной войны. У нас были мраморные стены, оборудование на миллионы рублей по тем временам — все это покрыто черным слоем сажи. Ничего не работает, включаешь любой прибор — искры и дым. Начальник за голову держится, все, меня расстреляют, меня уволят… А тут как раз опять какая-то комиссия должна была прийти. Что делать? Практически инженерный вопрос, между прочим — решить нерешаемую задачу. Я вспоминаю про Маргариткина и говорю — давайте посадим сотрудника в шкаф, и он там будет там замыкать контактики, чтобы в нужный момент включались нужные лампочки. Сказано — сделано. А как быть с сажей? Думали-думали, позвали тетю с завода, она пришла и все — мраморный пол, мраморные стены, оборудование, стекла — покрасила серебряной краской. У нас был космический корабль. И это проскочило!
— Вы там так и работали до 90-х годов?
— Да. Потом началась перестройка, работа приостановилась, делать было нечего. А я же альпинист и горный турист, организовал на заводе выпуск альпинистского снаряжения, ледобуров, крючьев… Народный контроль это дело поймал. Начальник говорит — сейчас, Миша, к нам придет комиссия, как хочешь, но ты должен объяснить, как этот ледобур применяется в нашем производстве. А что такое ледобур — представляете себе? Трубочка такая, сверху резьба, снизу зубья. В итоге я взял ванночку со фтористой кислотой, специальный редуктор, все это дело собрал, у меня ледобур, вращаясь, опускался в кислоту. И вот пришла комиссия — они видят какое-то сложное оборудование, что-то крутится, лампочки мигают… Опускается этот ледобур в ванночку, смешивает какие-то компоненты, что-то кипит, бурлит. Вылезает ледобур уже полурастворенный, я говорю — видите, как много всяких приспособлений уходит, нам надо это все производить, это очень важно для науки.
— Прекрасно. Но вы, наверное, в 90-е занимались самой разнообразной деятельностью, не только ледобурами?
— Конечно. Я начал заниматься предпринимательством. Начал с домофонов, тогда их в стране нигде не было. Провел конкурс на лучший проект, собирал у себя на балконе… Я первый, кто пробил в Моссовете установку домофонов в жилых домах, у меня была фирма, которая обслуживала тысячу подъездов. Набрал бригаду для монтажа, сотрудничал с разными предприятиями — за алкоголь, как тогда было принято. В итоге я создал кооператив, у меня было 33 вида деятельности. Ко мне приходили люди, говорили – «у меня есть идея, а у вас есть юридическое лицо». Я был связан со станкостроением, знаком с инженерами, у которых были свои идеи, свои заказы, связанные с отраслью. Это же 90-е, инженерам перестали платить, люди зарабатывали копейки. Но были и другие заказы, самые экзотические — и кожаными изделиями я занимался, и заготовкой сухих оленьих пенисов, и охраной одного государственного здания. Электронных систем безопасности тогда не было, самый простой способ — собаки. Мне говорят — ты можешь нанять в свой кооператив собак? Это была госструктура, там штат не предусматривает… А мне все равно, могу и собак нанять.
Но мое любимое детище — система автоматического выключения света в подъезде. Мы с другом придумали, тогда этого вообще не было. Можно было сэкономить дикое количество энергии. Помню, как мы час целый стояли и смотрели — то погаснет свет, то загорится. Это такое счастье, когда то, что ты построил, приносит людям пользу. Любой инженер скажет, что не так интересны денежные дела, бумажная работа… Да, это нужно, полезно, но, когда ты видишь, как твое детище функционирует, твои замыслы реализовались – тогда ты счастлив.
— А какими-то технологиями, которые связаны с нефтегазовым сектором вы занимались?
— Я в 91-м году поехал в Америку, это первый раз, когда я вообще попал за границу и сразу же, сходу, открыл там фирму. После путча мне ее аккредитовали в России, я занимался поставкой из Америки грузовиков, сантехники. И тут мне звонит один мой заказчик, я ему помогал с оборудованием для строительства аэропортов в Ханты-Мансийске, и говорит — мы строим очень сложную дорогу на севере, нам нужна новая американская технология, называется ГЕОВЕБ, ты можешь ее поставить? Я говорю — могу. Потому что заказчику не отказывают. И через пару дней я уже знал, что это за технология, нашел концы в Америке, в Израиле и в итоге стал эксклюзивным дистрибьютором в России.
— Если простым языком — что это такое?
— Такие объемные георешетки, ими укрепляют откосы и дороги. Я первый эту технологию внедрил в России. Это всегда очень сложно и тут важно встретить энтузиаста, родственную душу. И я такого человека встретил. Резуненко Владимир Иванович, он был начальник департамента стратегического развития в «Газпроме». И Жученко Игорь Александрович, тоже из «Газпрома». Они поверили в это дело. Мы построили опытный участок, организовали мониторинг через крупный институт и в результате доказали всем, что это приносит огромный технический эффект. Запатентовали это дело, сейчас с этими технологиями все месторождения осваиваются, газопроводы в Сибири строятся, это миллиарды и миллиарды.
Очень важно, что в «Газпроме» в меня поверили. За рубежом как? Если ты Джобс, ходишь в сандалиях на босу ногу, но у тебя есть хорошая идея — тебе легко организовать стартап. Ты можешь в гараже что-то собрать, а потом найти инвесторов и через год стать миллиардером. При этом тебе профессиональные люди организуют производство, помогут во всем. А у нас — все сам, своими руками.
— И строительную компанию в итоге тоже пришлось своими руками создавать?
— Да. У нас, знаете, существует такой «консерватизм» — строитель не хочет применять технологии, которые для заказчика окажутся дешевле, потому что сам строитель в итоге меньше заработает. Для подрядчика чем дороже, тем лучше. Я с этим столкнулся, когда был проектировщиком. Единственный способ продвинуть новое — создать собственную строительную организацию, потому что строитель любой проект испортит.
Мне пришлось с нуля за Заполярным кругом создавать компанию — без денег, без людей, без опыта. Мы лет 6-7 были полноценной строительной фирмой, оборот около миллиарда рублей в год. Удалось внедрить технологию, потому что я весь процесс взял под контроль. Я был дистрибьютором, я привлекал инженерную поддержку от производителей, от американцев, я сам строил и следил при эксплуатации. Любое детище, особенно инженерное, требует, чтобы его пестовали. Если построил прекрасно, но не рассказал, как его обслуживать — все бессмысленно. При этом была жуткая конкурентная борьба, меня пытались обворовать, пытались убить. Против меня шесть раз пытались уголовные дела завести, экономические. А в 2009-м году у меня в бизнесе наступил кризис — последствия кризиса 2008-го года. И вдруг в «Газпроме» мне предлагают создать возглавить две саморегулируемые организации: проектировщиков и изыскателей. И я их создал с нуля на базе своей компании. Это не пошло на пользу моему бизнесу, конечно. Если бы я пользовался своим служебным положением — это было бы плохо. В итоге через пять лет я перешел на должность советника председателя совета, начальника Департамента проектных работ «Газпрома» и стал заниматься больше своим бизнесом. Сейчас строю новый завод в свободной экономической зоне. Кризис — это такое время, когда легче внедрить какие-то технологии, изобретения.
Про СЭЗ хочу сказать отдельно — это лучшая в Европе свободная экономическая зона. Я узнал, что мои израильские коллеги (то есть, честно говоря, конкуренты) строят там завод, поехал посмотреть и увидел то, о чем мечтал, когда начинал свою инженерную деятельность. Медведев, когда был президентом, потратил какие-то государственные миллиарды туда совершено не напрасно. Подведены автодороги, железная дорога, там свободная таможенная зона, землю можно выкупить на небольшие деньги. И освобождение от налогов получить на десять лет. Это фантастически хорошее дело. У нас на самом деле в стране есть позитив. Несмотря на санкции там много предприятий иностранных, и японцы, и американцы.
— Вернемся к изобретениям. Что за изобретения?
— Как я уже говорил, мы у американцев взяли в свое время технологию ГЕОВЕБ, объемные георешетки. Но иностранцы на одном месте не стоят. Они нашли в них некоторые недостатки, которые мешали в строительстве высокоскоростных дорог. Запатентовали все это дело, внедрили новый материал, сделанный с использованием, как сейчас модно говорить, нанотехнологий. Многослойная структура, благодаря которой в итоге появляются новые очень важные для строительства свойства. Мы придумали, как добиться этих свойств другими методами. На что и получили международный патент. И сейчас внедряем эту продукцию. Ее используют при строительстве газопровода «Сила Сибири», мы построили участок «Транснефти» на Черном море. Ведем переговоры с «Роснефтью». Эта технология позволяет замещать импортные решетки. Патент, правда, у нас тут же украли. Кстати, Якунина уволили в том числе за скандал с моей продукцией. Если вы читали, была у Навального публикация про хранилище шуб. Когда я привез эту продукцию, никто о ней не знал, потом развелось куча заводов контрафактных, в том числе Якунина, которые без патента клепают эту продукцию, ничего с этим сделать невозможно.
Вторая инновационная продукция у нас — бесшовная решетка для укрепления откоса, обычно она сварная. Представьте — вы берете бумагу, ножницами ее режете, сворачиваете в трубу и такой фонарик резной получается. И у нас примерно то же самое. Лента разрезается определенным способом, на откос ее натянули и получается объемная конструкция. Вот вроде ерунда, а она сулит где-то 40 процентов экономии средств при укреплении откоса. Ну и помимо этой продукции наш завод будет выпускать гибкие бетонные плиты.
— Про контрафакт — удивительно… Получается, нет особого стимула что-то изобретать?
— Получается так. При СССР считалось как — ты инженер, от тебя зависит прогресс, самый большой почет — изобретателям. Если у тебя есть патент — ты привилегированный специалист, тебя государство всячески поддерживает. А сейчас? Вот я инженер, у меня тридцать два изобретения, и я хочу сказать, что в нашей стране изобретатель никак не стимулируется, патенты ничего не стоят, везде огромное количество контрафакта. Я много раз публично выступал на эту тему, даже в Думе. Я проектировщик, я прекрасно понимаю, как закладываются инновации в проект. Инженер по существующему ГОСТу в документации обязан указать, что использует изобретение. Заказчик понимает: если это будет указано — нужно проводить переговоры с собственником, потратить деньги на покупку или использование. А заказчик сейчас экономит на всем, он говорит — или выкиньте изобретения из проекта, используйте старые технологии, давно известные, или оставьте, но не пишите, что это изобретение. А с заказчиком никто ссориться не хочет.
— А вот отдельная тема — насколько можно защитить свои права на патент? Мне кажется, для юристов это очень перспективное поле деятельности… В России много профильных специалистов?
— Они есть, но выиграть дела против крупных компаний все равно очень сложно. У меня был суд с организацией, которая использовала мои изобретения при строительстве. Суд назначает экспертизу. Представители ответчика везут эксперта на соседний участок, где компания специально построила объект, на котором изобретение не используется. Тот это честно пишет. Относит в суд, и судья меня не поддерживает, я проигрываю дело. Я говорю — мы судились по одному участку, а экспертиза с другого, как так? А вот так!
Есть такой союз правообладателей — это с музыкальными делами связано, а я хотел бы создать союз патентообладателей. У нас уже есть союз изобретателей, но это организация формальная, оставшаяся от советских времен, она ничего для изобретателей не делает. А я имею в виду реальную ассоциацию, которая будет добиваться, чтобы авторам за доказанное использование их изобретений платили деньги. А иначе ничего не будет развиваться. Зачем мне сидеть, что-то придумывать, это ведь огромный труд. А еще патент же надо поддерживать! Завтра изобретатель перестанет платить 3000 рублей в год и патент иностранцы тут же заберут.
— Иностранцы забирают наши изобретения?
— Ждут, когда они бесхозными станут. Есть целый бизнес. Люди пасутся в наших патентных ведомствах, дожидаются, когда кто-то не заплатит, тут же перекупают и увозят к себе. Самое дорогое, что в мире есть — это интеллектуальная собственность. А наши этого как будто не понимают.
— А что можно сделать, чтобы защитить патентообладателей?
— Есть такое 87-е постановление правительства — о составе проектной документации. Естественно, в состав проектной документации входит техническое задание. Если там прописать, что заказчик обязан провести патентное исследование, то он будет его проводить. Это стоит копейки. Тогда экспертиза при приемке этой документации будет смотреть, а были ли патентные исследования, и проектировщик не сможет применять патенты, не ставя официально об этом в известность патентообладателя. Вот этого там нету — одной фразы.
Еще один важный момент. У каждой крупной организации есть стандарты по применению инноваций и они настолько мудреные, что заказчик понимает — если я буду применять эту инновацию, то просто сорву все сроки строительства объекта. О своем, о наболевшем говорю. Вот в «Газпроме», чтобы согласовать какую-то технологию нужно 2-3 года ходить, обсуждать, кроме того, надо потратить 1,5-2 миллиона рублей, просто так, ни на что.
— Ни на что — это на взятки, что ли?
— Нет, все официально по договору с газпромовской организацией «ВНИИГАЗ». Но если учесть, что оборот интеллектуальной собственности пять лет, представляете, что такое 2-3 года?
— За 2-3 года какие-то технологии, наверное, и устареть успеют…
— Да. В том же «Газпроме» существует бюрократически укороченный путь для замещающих технологий. Есть документ, в котором прописано, что вы можете с технологией, грубо говорю, «в одно окно» обратиться. Я сам обратился в «Газпром» по этой упрощенной процедуре, прошел год, два — ни ответа, ни привета… Так что это тоже проблема — внедрить ничего оперативно невозможно, у нас нет соответствующих механизмов. Мы регулярно выступаем на эту тему. Просто возьмите и упростите процедуру.
— Но ведь изобретения действительно надо проверять?
— Сейчас есть куча реестров. Вот, например, НОПРИЗ, это национальное объединение проектировщиков и изыскателей, я там заместитель председателя комитета по технологическому проектированию. У нас есть реестр новых технологий, мы, как инженеры, проверяем, что действительно интересно, ново, собираем мнение коллег. К нам приходят тысячи специалистов, которые не могут внедрить свои изобретения, рассчитывают, что, может быть, если в реестр разместим, кто-то поможет, заметит, применит. И если бы государство сказало — эти изобретения занесены в реестр, значит, их инженерное сообщество проверило и их можно применять по упрощенной процедуре — это сильно облегчило бы дело. Ведь у изобретателя и денег нет. Ладно у меня фирма, которая может потянуть эти два миллиона, а ведь куча же таких, которые не могут.
— Получается, статус изобретателя сейчас не очень высок… А если говорить о статусе профессии, статусе инженера?
— В нашей советской стране все, кто заканчивал технические ВУЗы, были инженерами. Но общемировое понятие «инженер» и российское сильно отличаются. Существует такая многостадийность, невозможно сразу после обучения стать инженером даже если ты семи пядей во лбу. Потому что может ты все гениально выучил, но у тебя нет практического опыта. Позже появился практический опыт, но у тебя нет финансовой отвественности, ты еще не страхуешь свою деятельность (а на западе инженеры это делать обязаны законодательно). Очень много моментов, и только если специалист прошел все ступеньки — он получает звание «инженер», начинает принадлежать к особой касте. У человека появляется репутация, и больше всего инженер на западе боится ее потерять. Потому что, помимо всего прочего, чтобы оставаться в этой касте требуются еще рекомендации таких же действующих инженеров, которые могли бы сказать, что да, он обладает моральными определенными свойствами.
У нас вот сейчас в стране все говорят о коррупции, а коррупция эта начинается, может, не с чиновников, а начинается с инженеров. Почему? Вот смотрите — люди зарабатывают деньги продавая какие-то товары и услуги, чтобы их продать — они должны попасть в проект. А в проект их кто закладывает? Инженер. Вот инженеру и обещают золотые горы, если вы придете в любой проектный институт — у каждого проектировщика целый шкаф лежит рекламной продукции от людей, которые пытаются его подкупить, обещают ему проценты какие-то от продаж, еще что-то.
В результате за рубежом профессия инженера — это как адвокат, как юрист, как банкир, их не много, они серьезные богатые люди. А у нас статус непонятный.
— Как-то все грустно.
— На самом деле сейчас уже стали делать правильные шаги в сторону изменения ситуации. В прошлом июне президентом был принят и подписан закон, в соотвествии с которым у нас будет по всей стране общероссийский реестр инженеров. Правда, это касается только строительства, но это уже большой шаг. Что это значит? Вот сейчас вы берете проектную организацию. В ней кто главный? Директор. Администратор. А должен быть кто главный? Инженер. Потому что это проектная организация проектирует инженерные объекты. Сейчас директор легко выгонит этого инженера, наймет другого, тот объект, который начинал первый инженер продолжит второй, в итоге будет что? Безответственность за этот объект. И директор будет в своем праве. А теперь завели этот реестр, и все инженеры будут в нем состоять, иначе они не смогут проектировать. Получается, что они становятся главными. Если, например, у директора нет такого инженера, который находится в реестре, то организация не сможет реализовать проект. Это кардинально меняет систему. У инженеров появляется статус. Вы меня выгоните — заберут с удовольствием другие. Большое спасибо нашему правительству, которое это приняло.
Каждому человеку, особенно молодому хочется к чему-то стремиться. Если он будет стремиться попасть в государственный реестр, будет понимать, что там люди уважаемые, что они могут накормить свою семью, конечно, это все поднимет престиж профессии.
— Какой должен быть следующий этап?
— Инженер должен страховать свою деятельность. Здесь полный пробел на сегодняшний день. Еще момент — сейчас у нас повышение квалификации осуществляет организация за свой счет. По-хорошему, это должен делать сам инженер. Сам себя растить. У инженеров должна быть своя организация. На самом деле у нас сейчас много таких организаций разных, та же Палата инженеров, но нет единого закона, который бы это регулировал. Я считаю, это государственное дело. Проектируются особо опасные объекты, от которых зависят жизни людей, зависят целые регионы. Поэтому государство не должно умывать руки, это все требует очень серьезного отношения. Необходимо принять закон об инженерной деятельности.
— Вы сами говорите, что коррупция начинается с инженера — получается, что людям на правильном месте и без всякого реестра отлично живется…
— Понимаете, эта кормушка, как и любая другая очень ограничена. Решение что и где использовать принимают люди из довольно узкого круга. И это не нормировано, это так сложилось. А я говорю об общественной системе, чтобы было понятно, что если я сделаю вот то-то, выучусь на того-то, получится вот это. Чтобы независимо ни от чего у инженера были бы права. Потому что каждому человеку чего хочется — хочется не зависеть от… Ни от кого не зависеть. Только от себя.
Анна Валуйских
Первое интервью серии можно прочитать здесь