Некоторых героев интервью приходится искать, а некоторые находятся сами. Фотография с объявлением «ищу работу» (и почему-то листовкой с какой-то шуткой про итог эволюции) мелькнула в ленте у автора текста несколько раз. Фото сопровождалось подписью «Это Октябрь Борисович (…) он инженер, технолог машиностроения. Сказал, что может проверять чертежи, писать какие-то работы (…)». 

Октябрь Борисович Кочаров родился в 33-м году и стал первым героем серии статей об инженерах. Каждый интервьюируемый — представитель не только профессии, но и своего поколения. Кому-то Октябрь Борисович покажется наивным, а кто-то позавидует такому взгляду на жизнь. Десятилетиями Кочаров наблюдал за тем, как меняется не только образ профессии, но и все вокруг. Корреспондент «Нефтянки» попробовала посмотреть на изменения его глазами. 

Октябрь Борисович с женой живут в небольшом городе к востоку от Москвы. Если ехать на общественном транспорте — сорок минут на автобусе от конечной станции метро. На остановке Октябрь Борисович ждет меня с тем самым плакатом — на всякий случай, чтобы я точно его узнала. Но я бы и так узнала, он точно такой же, как на фотографии. Пять минут — и мы оказываемся на большой, кусками отремонтированной кухне в новостройке. В углу на полу стопками стоят книги. На бетонной стене нацарапаны математические формулы. Жена Октября Борисовича Светлана Сергеевна готовит чай. Во время интервью она сидит рядом с мужем и слушает чуть ли не внимательнее меня самой.

— Почему вы стали инженером?

— Мой выбор определялся нашей жизнью. Шел 55-й год, недавно прошла война, надо было строить страну заново. Мы понимали, что нужны инженеры, технологи, строители, сварщики, электрики… На механические факультеты были огромные конкурсы. К тому же Баку, в котором я родился — промышленный город, город нефтяников. Нужно добывать нефть, нужно оборудование, нужны ремонтные заводы… Это все требовало рук.  Это требовало преданности.

— Вам хотелось помочь стране?

— Естественно.

— Ваши родители — инженеры?

— Нет, мои родители — книжники. Отец работал в букинистическом магазине. Я как-то ехал в трамвае и услышал разговор: «Борису Кочарову что ни принеси — он все скупает». Я передал это отцу. Он сказал — да, это так, у меня много книг, которые никто никогда не брал. Но хоть раз они кому-нибудь понадобятся, а значит — должны лежать на полке. Это «кому-нибудь» было для него очень важно. Хоть одному человеку, да пригодится.

— Совпали ли ваши представления о профессии с реальностью?

— Все всегда меняется, это естественно. Но мы верили, что идем правильным путем. У нас была уверенность, что Советский Союз — это веление времени, если хотите — это то, что требует от нас природа, мы должны укрупняться, объединяться. Мы так воспитывались, мы были убеждены, что строим социализм, а потом построим коммунизм. Сейчас кто-то скажет, что такого не было, что это все неправда, выдумки, но вот перед вами я, живой человек, и я подтверждаю — мы действительно так жили.

— Вы чувствовали себя в стране комфортно?

— На своем участке мы чувствовали себя хозяевАми. Работы, которые я планировал, зависели от финансирования, я ездил к начальству с докладами, объяснял зачем нужны деньги и чаще всего заранее понимал, что решение будет принято в мою пользу.

— С чего началась ваша профессиональная история?

— Я с самого начала был уверен, что пойду работать на завод — у нас в Баку их было много. Так и вышло. А как-то меня вызвал директор и сказал — пойдешь в прокатный цех. Я сперва возмутился — это ж горячий цех, а у меня в дипломе стоит холодная обработка металлов. А он — в механический цех мне человек не нужен, там у меня вон сколько твоих друзей. Я вышел и полчаса думал, встретил одного человека, он мне сказал — иди, ты инженер, ты в любом месте сможешь работать, поймешь и горячее производство. И я согласился.

Представляете, что такой прокатный цех? Грохот, раскаленные прокаты, надо постоянно следить как бы тебя не стукнуло… Я два раза в больнице лежал. Этот прокатный цех попал в наш завод с Урала. Он старейший, демидовский, чуть ли не двести лет ему. Каждую неделю у нас кого-нибудь клали с больницу с порезами, ожогами… Потом меня стали переманивать в КБ, говорили — посмотри, мы чистенькие приходим и чистенькие уходим.

— А вам обидно не было? Что кто-то в конструкторском бюро, а вы на опасном производстве?

— Нет. Кто-то же должен был и в цехе работать, я всем говорил — рабочему классу не изменю. Но через 4,5 года все-таки пришлось уйти.

— Почему?

— Меня избрали комсоргом, но у меня не сложились дела с парторгом. Он постоянно ставил мне палки в колеса, я не понимал почему, атмосфера стала очень напряженная. Пришлось мне увольняться. А потом выяснилось, что у парторга была двойная бухгалтерия, он по одним ведомостям деньги собирал, а по другим — сдавал, занижал все цифры и разницу клал себе в карман.

— Представляете? — возмущенно говорит Светлана Сергеевна. — Парторг и жулик! Ладно бы это был просто рабочий…

— Я перешел в КБ. Но я действительно не хотел уходить из цеха, от своих ребят, с которыми мы вместе работали по пять дней в неделю, они были разные, но уже свои. Была такая история — я спрашивал про какое-то задание, какие-то чертежи, а в ответ— я его отдал, мне сделают за деньги… То есть инженеры в заводоуправлении брали это как «халтуру». Я говорю — а чего сам не делаешь? — Да негде. Кульмана нету, квартира маленькая… Смешно. Тогда я пошел к главному инженеру и сказал — зачем нам инженеры номинальные по диплому, а на самом деле по предметам не работающие, потому что у них нет условий? Попросил, чтобы в КБ в конце дня три-четыре кульмана освобождали.

— Появились условия и все стали работать самостоятельно?

— Какое-то время работали, потом, правда, постепенно разошлись. Кто-то не сдал экзамены — у нас при заводе был филиал механического факультета — и бегал просил о переэкзаменовке, кто-то продолжал учиться, совмещал работу и институт, у всех было очень мало времени. Кто-то вообще на дневной пошел, а на завод приходил на вторую смену. Сложно им было.

— Чем именно вы занимались в КБ? Какие это были годы?

— 70-е, 80-е. Мы занимались проектированием насосов, это работа для атомной промышленности, для перекачки агрессивных жидкостей… А потом я перешел в другую организацию, это уже был институт техники безопасности нефтяной промышленности. Там совсем другая специфика, работа была не только связанная с конструированием, мы отвечали за технику безопасности, разрабатывали нормативы.

— А почему вы поменяли профиль?

—  Да почти случайно. Кто-то из друзей переманил, вот я и пошел. Ну и было в наше время такое выражение — «на десять больше дают» (смеется).

— Расскажите про вашу работу в этой отрасли побольше. Все-таки у нас специализированное издание.

— Нефтяная промышленность выглядела как огромный монстр, потом в верхах поняли, что он неподъемный и разделили на газовую составляющую и нефтяную. Я какое-то время я относился к общему министерству, потом к нефтяникам, а потом к газовикам. Обычное оборудование требовало большого внимания с точки зрения техники безопасности, этот вопрос стоял очень остро, у нас возникла возможность развития каких-то новых направлений. Нужно было тушить пожары, мы были тесно связаны с ликвидацией фонтанов, разрабатывали оборудование…

Вот я вам прислал несколько общих видов нефтегазовых фонтанов, еле нашел, с фотографиями большие сложности — многие руководители осторожничали и не разрешали снимать работы. Дело с секретностью доходило до абсурда. Мы работали на Каспийском море, до Ирана рукой подать. Чтобы иранская разведка ничего не понимала, мы отправляли на берег радиограмму следующего содержания: «Пришлите остро отточенные карандаши и два листа белого ватмана!».  Это означало: «Имейте совесть, пришлите две бутылки водки и закусона!».

— У нас сейчас нефтегазовую отрасль можно назвать самой главной отраслью в стране. Тогда у вас было такое ощущение? 

— Нет. Но мы хорошо помнили, что в войну Азербайджан давал 72 процента горючего для танков, самолетов, пароходов, машин… 72 процента! Мы чувствовали себя своего рода наследниками, считали, что должны соответствовать. Но самой главной отраслью нефтянку не считали. Дел и без нас много, все главное.

— Что было дальше? Как вы видели свою дальнейшую карьеру?

— Где-то лет в пятьдесят мне уже было понятно, что все портится, что приходит национализм, начинается чистка руководящих кадров. Рядовые работники этого не ощущали — все как дружили, так и дружили — но начальство постепенно сменилось. До этого в Баку был главный инженер еврей, главный инженер русский, главный инженер армянин… А потом всех заменили на азербайджанцев. И так было практически во всех республиках. Я уже понимал, что никаким директором я быть не смогу.

— А до этого могли бы?

— До этого я точно знал, что если я заслужу должность, то получу ее.

— До какой должности вы доработали к тому времени?

— До главного инженера, — с гордостью говорит Светлана Сергеевна, опережая мужа.

— До начальника КБ. Небольшого — у меня было человек тридцать семь… Там я работал все 80-е. А в 91-м году нам пришлось бежать из Баку. Мы оказались в Москве — с нами поменялся один азербайджанец.

— Насколько я знаю, многие с большим трудом находили тогда варианты…

— Не многие, а почти все! — Светлана Сергеевна до сих пор говорит об этом с волнением, хоть и прошло 25 лет. — Процентов девяносто точно. Бежали в никуда, практически в тапочках. Двух-, трехкомнатные квартиры теряли…

— В нашем случае — просто чудо случилось, по-другому я назвать это не могу, — продолжает Октябрь Борисович. — Я читал объявления, люди предлагали обменять Баку на любой город в России, пусть в захолустье, где угодно… И все равно не было никаких вариантов. И в этой ситуации Господь устроил нам обмен на комнату в коммуналке в Москве. Отдали дворец, а получили коммуналку, комната 11 квадратных метров. Но это было невероятное везение. Никто сначала даже не поверил.

— Извините, сейчас может быть будет бестактный вопрос…

— Спрашивайте что хотите.

— Вы сказали «Господь устроил». Вы верующий человек? 

— Да.

— Но при этом вы всю жизнь ощущали себя советским человеком?

— Ну, мне это не помешало.

— И многим не помешало, — добавляет Светлана Сергеевна, — еще тогда, в СССР.

— Удалось ли вам в Москве образца 91-го года устроиться на работу?

— Когда мы приехали — дочка болела, надо было ей заниматься. Я только подрабатывал несколько часов в день, больше не мог себе позволить.

— А чем вы занимались?

— Одно время продержался с книгами — была какая-то компания, которая отдавала книги, а я просто ходил и продавал. Потом Гербалайфом занимался… А что делать? Дома денег нету. За все зацепишься.

— Вы долго жили в коммуналке?

— Через несколько лет обменяли комнату на небольшую квартиру, нам предложили жильцы. Десять лет все вместе с дочкой, зятем и четырьмя детьми там жили А потом получили эту квартиру, бесплатно, за счет того, что у дочки многодетная семья.

—Вы работали еще когда-нибудь по специальности? 

— В 97-м году, когда все более или менее обустроилось, мне позвонили из «Газпрома», говорят — пойдешь на работу? — Конечно пойду! — Езжай в Оренбург. Я там работал вахтовым методом по 15 дней, бумажками занимался, продолжал то, что мы в Баку делали. Я был уже пенсионером, но руководство меня знало еще по старым временам, по Азербайджану… Потом перебросили в Астрахань. Так я четыре с половиной года в «Газпроме» работал, ну а потом стало сложно со здоровьем, с сердцем, стал хуже видеть, слышать, пришлось уйти.

— Когда вы работали с инженерами в начале двухтысячных было ли у вас ощущение, что контингент изменился? 

— Да это были в основном все те же самые люди. Но вот в Оренбурге я работал с молодежью, там был отряд восемь человек, всем около сорока.

— Если вспомнить время, когда вам было столько же — они отличались от ваших ровесников? 

— Я скажу, что среди них было меньше тех, кто вызывает озабоченность…

—Какого рода?

— Среди них не было любителей выпить, не приходилось об этом беспокоиться. На работе никто не волынил. Может, это мне повезло, не знаю. Но ребята были более подготовленные и более ответственные, они мне очень нравились. Вы знаете, люди вообще очень приветливые. Мы здесь уже не первый год живем, много раз, когда не было автобуса, я поднимал руку, чтобы до метро доехать. В большинстве случаев молодые люди меня подвозили и ни копейки не брали — я лез в карман, а мне говорили — нет, нет, нет. Было очень приятно.

Светлана Сергеевна подливает мне чаю и снова садится рядом с мужем.

— Вы так внимательно слушаете, как будто это не я интервью беру, а вы. 

— А мне интересно! Он мне не рассказывает так, чтобы сидели глаза в глаза и я вопросы задавала. Он думает — зачем тебе это? Вот я к вам и подсела… Он говорит о том, о чем я сама думаю. Про таких как мы говорят «пара, которая смотрит в одну сторону».

— Сколько лет вы женаты?

— 50 лет.

— Ничего себе. А вы тоже инженер?

— Нет, я работала чертежницей. На Гипразнефти, там и познакомились. Устроилась сразу после школы, даже без образования. Я всегда рисовать умела и для меня это просто было — ну подумаешь, не цветочки рисуешь, а заводы, башни, еще… (задумывается)… как же они назывались… винтики бабочками…  выглядели ну совсем как бабочки…

— Задвижки, что ли? — находится Октябрь Борисович.

— Задвижки, конечно! — они смеются вдвоем.

— Если вы сейчас оглянетесь на свою жизнь, — я снова обращаюсь к Октябрю Борисовичу, — то, зная все то, что знаете сейчас, — вы бы выбрали ту же профессию? 

— Не знаю, возможно я бы пошел…

— Куда бы ты пошел? — заинтересованно спрашивает Светлана Сергеевна

— Наверное, мне бы хотелось, чтобы у меня была возможность организовать школу или просто пройти работать учителем. Хотелось бы, чтобы мои ученики не просто говорили до свиданья и уходили, а чтобы помнили меня. Хотелось бы что-то оставить после себя.

— Инженер тоже что-то оставляет после себя. Например, технологии.

— Они меняются, — снова отвечает Светлана Сергеевна. —То, с чем мы работали для следующего поколения уже выглядит примитивом.

— Нет, конечно нельзя сказать, что никакого наследия не остается, — но это не меняет жизнь, которая определяется такими понятиями как как справедливость, честность, порядочность… Хотя, — задумывается Октябрь Борисович, — инженеры, конечно, тоже оказывают влияние, любое достижение науки, техники — это приближение к порядку, а порядок воспитывает. Но начни я все сначала — я был бы рад быть учителем, допустим, истории…

— Или всеобъемлющим учителем, — добавляет Светлана Сергеевна, —история, география, биология, химия…

— Можно я книжки посмотрю? — киваю на стопки в углу. —
Вы их привезли еще из Баку?

— Да, из Баку, а еще в два раза больше отдали в школьную библиотеку. У нас книги годами лежали в чемодане под кроватью, другого места не было. Это не дело, книгами должны пользоваться.

Набор самый разнообразный. Октябрь Борисович очень бережно берет в руки верхнюю.

— Это моя любимая, осталась от отца — дореволюционный Даль.

— Он весь рассыпанный был, это я его на работе отдала ребятам чтобы переплели.

Я читаю названия, все подряд:

— Справочник… Подшипники качения… Трубы…

— Ну это мое, профессиональное.

— А вот Коран, — говорит Светлана Сергеевна, — не то мы купили, не то кто-то дал почитать… Это тоже интересно — чтобы понимать других! Почему мы с ними спорим?

—«Улыбка сфинкса»…— я продолжаю рассматривать книги, лежащие сверху.

Светлана Сергеевна достает из угрожающе покосившейся стопки «Князя Серебряного».

— Это все то, что когда-то давали за макулатуру — так мы достали и другие знаменитые книжки…  Вот «Дом на набережной».

—«Нет женщин нелюбимых», рассказы Чехова, «Аптека Ани»… А вот Геннадий Малахов, — его тут увидеть было неожиданно, — это явно не так давно куплено.

— Я покупала, Октябрь Борисович ни разу не открыл.

— Для детей много было, дочь все забрала…

Копаться дальше стало трудно — стопка явно приготовилась упасть.

— Это вы писали? — я показываю на формулы на стене.

— Это внуки, писали, чтобы запомнить. У нас четверо внуков, один из них поступил во ВШЭ на информатику. И старшая внучка Даша в тот же ВУЗ. Формулы писала, математику учила-учила, пятерок нахватала, а пошла на все равно факультет дизайна.

— Это же не окончательный ремонт, — вступает Светлана Сергеевна — возникает ощущение, что она хочет оправдаться за исписанные стены, — мы собираемся переезжать, поменять район…

— А по-моему, здорово, очень колоритно. А фотографию вашу в фейсбуке тоже внуки выложили?

— Нет, не они. Я стоял с плакатом, незнакомые молодые люди подошли и предложили сфотографировать, потом сами и разместили.

— А собственная страничка в фейсбуке у вас есть? 

— Конечно, — вы Октябрь наберете — сразу найдете, там всего только три человека

— Три Октября на всю Россию, —со смехом говорит Светлана Сергеевна.

Электронный адрес Октября Борисовича — obkocharov@mail.ru, редакция «Нефтянки» будет очень рада, если кто-то из наших читателей сможет предложить ему подработку.

Анна Валуйских