Окончание

Как уже отмечалось в предыдущей главе, ситуация в Карибском бассейне осенью 1962 г. стала взрывоопасной.

Сами посудите: президенту США говорит по телефону неправду Хрущев. Вольно или невольно путает того же Кеннеди и посол СССР А.Ф.Добрынин, который и сам-то не имеет данных об установке ракет на Кубе. Отрицает все более явное и генпредставитель СССР при ООН В.Н.Зорин, не посвященный Москвой в равной мере. Политическая «изжога» паниковавшего Белого дома не имела прецедентов в истории. Стоит ли удивляться, что, отмахнувшись от «дурачивших его» МИДа и министерства обороны СССР, как и от высшей советской инстанции — ЦК КПСС, Кеннеди повернулся к резидентуре КГБ? Под псевдонимом «Фомин» ее возглавлял в США легендарный Александр Феклисов, добывший ранее для Кремля атомные секреты Англии и Америки.

22 октября Феклисова приглашает на завтрак его давний вашингтонгский знакомый. Это — внешнеполитический обозреватель Эй-Би-Си Джон Скали — доверенное лицо клана Кеннеди и приятель госсекретаря США Дина Раска. Беседа состоялась в ресторане «Оксидентал». Впрочем, взаимопониманием даже не пахло. Поссорившись из-за вопроса об истинных виновниках гонки атомных вооружений, оппоненты вскоре расстались. Но вот что важно: куда-то торопясь, Скали предупредил Феклисова о вечернем телевыступлении Кеннеди с ошеломляющим откровением о ядерных ракетах на Кубе и об ответном морском карантине вокруг острова, в т.ч. против любых советских судов. По крайней мере, это устное предупреждение «на ходу» из уст Скали внесло в диалог двух опытных собеседников элемент некоторого доверия.

Тем временем обозначились слабые, но все же рельефные ноты некоторой открытости. Проявились они в трансокеанском споре между разъярившимся в последний момент Хрущевым и Кеннеди. Они обменивались  взаимными обвинениями уже каждый день — телеграфные линии между Вашингтоном и Москвой накалились до отказа. Поскольку шифровка и расшифровка длились часами, главы кабинетов СССР и США стали вести переписку о ядерных секретах… открытым текстом! Но вот беда: все это ни на йоту не приблизило конфликтующих лидеров к разблокированию конфликта. Напротив, угроза обмена ядерными ударами, пусть даже случайного, зловеще нарастала.

В этих условиях Феклисов, надеясь узнать что-либо от Скали, пригласил его 26 октября на ленч. Встречаются они там же — в «Оксидентал». Скали и его кураторы приготовились к диалогу солидно. Историк Макджордж Банди в своей книге «Опасность и выживание» пишет, что о предстоящей встрече с Феклисовым Скали сказал Раску, а тот, в свою очередь, доложил президенту. «Кеннеди поручил Раску сказать Скали, чтобы тот сообщил Феклисову, что время не терпит». «Словом, — поясняет ас советской разведки, — Кеннеди хотел, чтобы Кремль сделал срочное заявление о своем согласии вывезти без каких-либо условий свои ракеты с Кубы. Несомненно, инструктируя Скали, Белый дом рассчитывал: сообщение резидента КГБ будет доведено до сведения Хрущева и тем самым окажет давление на руководство СССР».

Вышло же, однако, по-иному. Своей импровизацией за накрытым столом Феклисов, хотя никто его на это не уполномочивал, оказал сильное давление на американскую элиту. Обедая со Скали, он предположил, что атака на Кубу вызовет ответный удар СССР по… Западному Берлину! Сам того не зная, разведчик попал в точку: США и впрямь опасались контроперации на Шпрее как огня. Подсчитывая в те самые дни, сколько времени потребует захват Западного Берлина, штабы Национальной Народной армии ГДР и Группы советских войск в Германии пришли к выводу: всего шесть часов! «Молча мы допили остывший кофе, обдумывая сложившуюся ситуацию, — пишет Феклисов. — Затем Скали как бы про себя произнес: «Выходит, война с ее непредсказуемыми последствиями не так уж далека. Из-за чего же она может начаться?». «Из-за взаимного страха, — ответил я и добавил: — Куба опасается вторжения американцев. А США — ракетного обстрела с Кубы».

Не прошло и четырех часов, как Скали, напугав власти США своим докладом, пригласил Феклисова немедленно встретиться с ним в кафе отеля «Статлер». Там-то американец и заявил, что «по поручению высочайшей власти» он выкладывает окончательные карты Белого дома на стол. Иными словами, Советам передаются следующие условия урегулирования кризиса:

1). СССР демонтирует и выводит с Кубы ракетные установки под контролем ООН.

2). Соединенные Штаты снимают блокаду.

3). США публично берут на себя обязательство не вторгаться на Кубу.

Вернувшись с дословно перепроверенной записью в посольство, Феклисов просит А.Ф.Добрынина передать телеграмму в Москву за своей подписью.  Посол же, мотивируемый, по всей видимости, узковедомственно-мидовскими соображениями, отказывается. Тогда резидент отправил шифровку по каналу резидентуры своему шефу — начальнику разведки КГБ генерал-лейтенанту А.М.Сахаровскому. Но, подтвердив получение, тот все же просит повторить передачу по мидовскому каналу за подписью посла. Тем временем Кеннеди, удрученный молчанием, как и тем, что и вариант Лубянки тоже не сработал, объявляет о формировании правительства Кубы из числа антикастровских эмигрантов. Кроме того, над островом сбит американский самолет-шпион У-2. Пилот, майор Р.Андерсен, погиб. На главу администраци оказывается сильнейший прессинг со стороны военных: напасть на республику завтра же!

Еле сдержав натиск, президент направил своего брата Роберта на встречу с послом СССР и Феклисовым. Задача — проверить: неужели резидент КГБ водит американцев за нос и не передал в Кремль ценнейшую информацию, полученную от Скали? В Белом доме и представить себе не могут изъянов советской ведомственно-бюрократической машины. А Добрынин, действуя  свободнее на основе последнего письма Хрущева, настаивает еще на одном условии преодоления кризиса: убрать американские ракеты «Юпитер» из Турции. Что ж, Роберт Кеннеди передал послу согласие президента с этим требованием, но добавил: во-первых, «юпитеры» будут вывезены через 3-5 месяцев после вывода советских ракет с Кубы и, во-вторых, это соглашение сохранится в строгой тайне и его не включат в официальный текст договора о ликвидации Карибского кризиса. Поздним вечером того же дня 27 октября министр юстиции США Р.Кеннеди беседовал еще и с советником посольства СССР Г. Большаковым. Итак, в течение всего одних суток эмиссары Белого дома четырежды(!) добивались от советской дипмиссии быстрого ответа на предложение Кеннеди. Это говорило не только о миролюбии президента, его желании всеми силами избежать войны. На глазах зарождалась качественно новая эпоха в наших отношениях — эра военно-стратегического паритета.

Согласие от Хрущева пришло в Белый дом в 9 часов утра в воскресенье, 28 октября. По словам Феклисова, «оно принесло огромное облегчение». Но, увы, тот же ответ не дал облегчения кубинской стороне, суверенный интерес которой был просто проигнорирован Москвой. О том, как и когда размещать ракеты, с Гаваной в свое время проконсультировались. А вот о том, когда и на каких условиях вывозить их с острова, никто с Фиделем не переговорил. Сложилось впечатление, что с гордой и независимой страной обошлись как с ничего не значащей пешкой. Особое недовольство у кубинского руководства вызвало то, что Кремль, не очень-то искушенный в лабиринтах карибской политической кухни, упустил возможность потребовать от Вашингтона эвакуации с расположенной на острове базы Пентагона в Гуантанамо.

Двадцать лет спустя, в 1982-м, я познакомился в Гаване с замечательным человеком — командированным на Кубу генерал-майором погранвойск КГБ СССР Пантелеймоном Ивановичем Георгадзе. Ветеран защиты советских рубежей — от Закавказья до Амура — был необыкновенно добросердечным и обаятельным. В его манере общения присутствовала этакая парадоксальность суждений. Однажды, говоря о Гуантанамо, он изрек такую загадку: «Там мы потихоньку извиняемся за былые недооценки стратегической важности глубоководной бухты. А ведь это немалых денег стоит». Каких, собственно, денег? Георгадзе, служивший в ту пору главным советником погранвойск Кубы, пригласил меня отправиться на восток и облететь с ним на вертолете весь прямоугольный периметр внешних, то есть подконтрольных республике, подступов к базе. Внизу под нами, недалеко от колючей проволоки электрифицированных пентагоновских стен, шли какие-то строительные работы. «Укрепляем с кубинскими товарищами границу новейшими техническими средствами, — не без гордости пояснил мой спутник. — А первое серьезное размежевание на смену былым изгородям, началось здесь с обеих сторон еще при жизни Кеннеди — сразу после Карибского кризиса».

…По мрачным, изобиловавшим мешками с песком и пулеметными точками гаванским набережным, исхоженным патрулями ополченцев, шла дождливая осень 1962-го. Между тем омраченный неуважением Москвы диалог СССР и Кубы не возрождался. Исправить ситуацию было поручено Микояну. Но и его крайне холодно встретили и Фидель, и Че Гевара, и Карлос Рафаэль Родригес. За столом переговоров царила зловещая атмосфера. В этот момент участвовавшего в беседе посла Александра Алексеева (о нем уже говорилось выше) попросили на минуту выйти из зала. Из Москвы пришла, оказывается, траурная телеграмма о кончине жены Микояна. «По долгу службы я прежде всего, казалось бы, обязан был вручить это послание Анастасу Ивановичу, — рассказывал ветеран дипслужбы. — Но все же мелькнула мысль: а почему бы не воспользоваться этим скорбным известием для того, чтобы выровнять ход встречи? Тем более что кубинцы, будучи хладнокровными в вопросах политики, всегда эмоциональны в своем товарищеском сочувствии тем, кого постигло горе. И вот я, вместо немедленного доклада Микояну, подошел сначала к Фиделю и его соратникам. Передал им трагическую весть и лишь потом вручил телеграмму по назначению. Маневр сработал. Гнев кубинцев был сменен на милость. Выразив соболезнование, они уже не отказывались от рассмотрения коренного вопроса: как выйти из полосы обид и упреков».

…Настала весна 1963-го. В Соединенных Штатах завершалась подготовка всех трех звеньев антипрезидентского заговора ко дню «икс». Словно политические наперсточники, организаторы близившегося покушения попеременно манипулировали беглецами с Кубы, мафией и ненавидевшими президента нефтяниками республиканского толка. Даже, казалось бы, вполне обычное выступление Кеннеди перед молодежью одного из университетских кампусов США воспламенило своекорыстное ядро большого бизнеса — воспламенило донельзя. Кеннеди взволнованно сказал с трибуны: «Не спрашивайте о том, что может сделать для вас Америка. Пусть лучше каждый спросит сам у себя: что я могу сделать для Америки?». Недобрым критикам это показалось чуть ли не отголоском советской идеологии. Отголоском гораздо худшим и опасным, чем намерение лидера демократов взвинтить налоговый прессинг на углеводородный ТЭК и смежные отрасли.

Тем временем уже знакомый нам Мореншилдт, наделенный Бушем ролью координатора путаного, но по-своему гибкого партнерства закулисных сил реакции, отчитался в Вашингтоне и Нью-Йорке не только перед руководством американских спецслужб, но и перед советником вице-президента Джонсона, а также другом отца Джорджа Буша — Томасом Дивайном, совмещавшим работу в Zapata Offshore с должностью в ЦРУ. Видимо, уже тогда все они одобрили опыт Мореншилдта по зомбированию Ли Харви Освальда, призванного стать если не единственным, то уж точно одним из участников преступления века со снайперской винтовкой в руках.

Кстати, семейная традиция Мореншилдтов была самой подходящей для таких дел как в биографическом, так и в смысловом отношениях. Вот уже целое столетие и Рокфеллеры, и другие игроки американской нефтянки точно знали: если и доведется когда-нибудь внедриться или вернуться (как во времена НЭПа) к бакинским кладовым, то без тайной помощи со стороны Мореншилдтов, этих ветеранов секретных войн за доступ к каспийским углеводородам, никак не обойтись. Отец и дядя героя нашего повествования — Джорджа де Мореншилдта — служили в царские времена топ-менеджерами в топливной империи шведских мультимиллионеров в Закавказье — Nobel Brothers Oil Company. А другой дядя Джорджа, Фердинанд фон Мореншилдт, был в 1915-м командирован кабинетом последнего императора Николая II в Вашингтон, чтобы попытаться втянуть Соединенные Штаты в войну против кайзеровской Германии и ее сателлитов. И ведь в конце концов, вопреки изоляционизму президента Вудро Вильсона, это было сделано в 1917-м с помощью рокфеллеровской Standard Oil и техасских нефтепромышленников.

Говорят, что их наследники и внуки, злокозненно действуя утром 22 ноября 1963 года в Далласе (куда прибыл со своей обаятельной супругой Жаклин президент Кеннеди), сделали ход в духе «черного пиара». Цель — заведомая деморализация главы государства и его сторонников. За изрядную сумму нефтедолларов одна из газет Техаса вышла с таким фотопортретом хозяина Белого дома, который неизвестно почему был обрамлен, причем еще при жизни Кеннед… траурной рамкой! Можно себе представить, в каком душевном состоянии президент (уведомленный о случившемся растерявшимися помощниками) совершал предсмертную поездку в открытом лимузине. Будучи наверняка расстроенным, но не показывая виду, он ехал по залитым солнцем далласким авеню, приветственно махая рукой собравшимся на тротуарах толпам. Ну а остальное было, как говорится, «делом техники»…

…Вспоминаю, на мой взгляд, этапный момент: календарное истечение первых 30 лет после Карибского кризиса и почти трех десятилетий после убийства Кеннеди. В постсоветской Москве, с ее митинговой демократией начала 1990-х, никто, за исключением убежденных оппонентов новой власти, и слышать не хотел о сохранении тесных связей с брошенным на произвол судьбы правительством Ф.Кастро. Глава российской дипломатии Андрей Козырев провозгласил странную «политику двух Куб» — призвал к созыву в столице РФ круглого стола для диалога между «режимом Гаваны» и его противниками из рядов флоридской эмиграции. Этакий политический сюрреализм, да и только! На этом парадоксальном фоне в моем кабинете в здании редакции «Правды» раздался однажды телефонный звонок:

«Вас беспокоят из Института США и Канады РАН. В эти дни мы сопровождаем в Москве главу Национального кубино-американского фонда из Майами — основателя «Радио Марти» г-на Хорхе Маса Каносу. Он очень хотел бы встретиться с вами».

Немыслимое, казалось бы, дело: сына батистовского офицера-карателя, злейшего противника революционной Кубы и главного идеолога свержения «кастровской диктатуры» с почетом принимают в российских ведомствах, научных центрах и общественных организациях, СМИ. Впрочем, такие уж времена, как наверняка помнят многие читатели, были у нас на дворе…

…Плотно скроенный, приземистый, но подвижный кубинец из Майами стремительно переступил порог моей комнаты, пожал руку и расположился на диване напротив письменного стола. Мас Каноса и не думал скрывать, что он хотел бы уговорить меня поучаствовать в его плане. Уговорить потому, что я известен в журналистском сообществе как специалист по Кубе. И уж если, причем с полос «Правды», я обращусь к массовой аудитории с неким манифестом о «коллапсе кастровского режима», то этому поверят многие.

«Напишите, что Карибский кризис был крупнейшей авантюрой и военно-политической буффонадой в истории СССР, и что на сей раз гаванская тирания ни за что не устоит без ваших ядерных ракет, — скороговоркой и без обиняков начал собеседник. — Да и чуткого к Москве и Гаване Джона Ф. Кеннеди давно уже нет ни в Белом доме, ни вообще на бренной Земле».

Автор этих строк, конечно, отказался. И не потому, что я считал наследие внешней политики СССР безоблачно-идеальным, курс Гаваны безупречным, а ее социально-экономическую систему — полностью оправдавшей себя. Отказался по той простой причине, что своему выверенному и устоявшемуся видению международных реалий — без иллюзий и прикрас — я не изменяю.

…Хорхе Мас Каноса ушел вскоре в мир иной. Куба, обретшая свою нынешнюю модель в далеком 1959-м и защитившая ее в 1962-м, прошагала тем временем еще более четверти века по избранному пути. О прерванном президентстве Кеннеди все мы вспоминаем тем временем с неподдельным уважением и, я бы добавил, с политической ностальгией. Но годы летят, и никто не в силах задержать их стремительного ритма пусть даже с целью хладнокровно-повторного осмысления роковых, но столь поучительных по сей день событий ХХ века.

Павел БОГОМОЛОВ,
Кандидат политических наук