В 47 передаче цикла Энергосреда, Мария Белова, директор по исследованиям VYGON Consulting расскажет о положении дел и перспективах на мировых газовых рынках. Ведет передачу Мария Кутузова.
Мария Кутузова: Добрый день! С вами «Энергосреда» на канале «Нефтянка» и я Кутузова Мария. Сегодня у нас в гостях Мария Белова — директор по исследованиям российской аналитической компании VYGON Consulting.
Мария Белова: Здравствуйте!
Мария Кутузова: Мария, не могу не начать с последнего события этой ночи — введения очередных санкций против российских проектов СПГ, насколько я понимаю. Как они повлияют на текущую ситуацию? Как отразятся? Какие проекты пострадают?
Мария Белова: Насколько я понимаю, пока эти санкции только предложены к введению. Это еще будет обсуждаться, и возможно законопроект в данном виде будет заблокирован, как и его предшественник — «Санкции из ада». Была версия номер один осенью прошлого года, сейчас версия 2.0. Надеемся на то, что они будут скорректированы.
Что касается СПГ, опять же, как я понимаю текущий вариант, пока это касается российских проектов СПГ за рубежом. То есть, это — запрет нашим компаниям, ну, в каком-то виде, на работу в СПГ — проектах других стран. Чем это опасно? Во-первых, тем, компаниям, у которых пока мало опыта в этой области в российских компаниях, а у нас практически у всех компаний мало опыта в части работы со сжиженным природным газом, особенно в части производства, потому что трейдингом, так или иначе, начинал заниматься «Газпром», занимается «Роснефть», НОВАТЭК производит и торгует СПГ. Проект ЛУКОЙЛ, например, в Камеруне по СПГ, да, он, возможно, окажется под риском.
Чем еще плохи санкции в отношении российских компаний в зарубежных СПГ проектах? Тем, что впервые вообще заговорили об СПГ. Санкции в отношении российского газа обсуждались, но не были приняты, прежде всего, потому, что основной потребитель российского газа — это Европа, и зависимость на уровне 37–40% — это слишком высоко для того, чтобы рисковать.
Есть адресные санкции в отношении газового проекта «Газпром» на Сахалине, Южно-Киринский блок. И вот теперь мы слышим про СПГ. Это — плохая новость, потому что сейчас обсуждаются наши проекты за рубежом. Возможен следующий этап. А мы понимаем, что санкционная спираль разворачивается, и тенденции скорее негативные, чем позитивные. А в России сейчас, так сказать, идет активный подъем СПГ-отрасли. Да, мы изначально сейчас ориентируемся на свою отрасль, на свое машиностроение, на развитие своих технологий, но общий тренд по миру — 90% технологий крупнотоннажного сжижения СПГ — это американская технология. И, соответственно, здесь мы в зоне риска.
Мария Кутузова: 2018 год, который оказался историческим для мировой газовой промышленности, вновь бьет новые рекорды добычи, потребления. Когда-то говорили о том, что 21-е столетие станет веком газа, и вот сейчас мы, вероятно, это все наблюдаем. Но больше всего рост добычи произошел в США, насколько мы понимаем, и существуют уже прогнозы, что к середине следующего десятилетия, к 2025 году, примерно каждый четвертый кубометр газа будет добываться именно в Соединенных Штатах. Куда пойдет американский газ? Будет ли расти внутреннее потребление в США? Какие перспективы у американских проектов по производству сжиженного природного газа?
Мария Белова: Вы правы. Сейчас правомерно говорить о золотом веке природного газа. Вновь эта тема стала актуальна. Хотя тренд сейчас не такой явно выраженный, и ситуация может измениться. Многое будет зависеть от цен и от экономического роста в основных странах, в частности, в Китае.
Если несколько лет назад Китай был надеждой для всего нефтяного рынка, то есть, те темпы роста Китая, которые были, давали оптимистичные основания для нефтяного рынка. То сейчас темпы роста спроса на газ в Китае, и об этом, я думаю, мы поговорим, чуть позже, дают основания для того, чтобы верить в бурный рост спроса на газ и, соответственно, производства газа.
Да, Соединенный Штаты — лидер, и это все — последствия широко и давно уже, более 10 лет, обсуждаемой «Сланцевой революция в действии», которая в 2016 году получила свое новое развитие тем, что в феврале 2016 года Соединенные Штаты начали экспортировать сжиженный природный газ. И именно за счет того, что у американских производителей, которые были замкнуты своим внутренним рынком, да, немножко Канада потребляет американский газ, немножко Мексика, но основной потенциал дальнейшего роста производства был связан с экспортными проектами. И когда эта возможность появилась, когда были введены первый, второй, третий заводы по производству СПГ, производство растет, растет экспорт.
Вы спрашиваете про внутреннее потребление. Да, оно скорее тоже будет расти, потому что, имея такой большой потенциал собственных ресурсов, недорогих ресурсов, потому что там при цене газа в Соединенных Штатах 2,8–3 доллара за британскую термическую единицу — одна из самых низких в мире. Естественно, разумно мало того, что опираться на собственные энергоресурсы, на собственные чистые энергоресурсы, а газ — наиболее чистый из всех не возобновляемых ресурсов, и плюс это и дешево относительно, поэтому все двери открыты для газа. Более того, мы видим все-таки экономический рост в Соединенных Штатах, перенос производств в Америку, в том числе газохимических производств, которые, в общем-то, являются потребителями природного газа. Да, и есть основания верить в то, что и производство, и внутреннее потребление, и экспорт газа из США будут расти.
Если говорить об объемах и направлениях экспорта, то на сегодняшний день строятся 7 заводов по производству сжиженного природного газа. Когда они будут введены все на максимальную мощность, максимально сегодня обсуждаемую, где-то к 2020 году, это будет порядка 90–100 миллионов тонн. Это — треть текущего мирового производства СПГ. То есть, Америка серьезно претендует на лидерство с точки зрения и объемов производства и экспорта сжиженного природного газа.
Если говорить о потенциальных проектах, то на бумаге и в разных стадиях обсуждения находится еще 30–40 проектов по производству сжиженного природного газа разной мощности, и в большей части из них она незначительная — до миллиона тонн. Но лиха беда начало. Практически все из них уже получили практически экспортные лицензии. То есть, компании вправе принимать инвестиционные решения, конечные инвестиционные решения, и начать строительство и экспортировать газ. Кстати, первым в этом году как раз таки одобрением на реализацию проекта стал проект Катара и США в Америке. То есть, новый завод, так сказать, получил финальное одобрение, и стройка начнется совсем скоро. По мощности этот проект сопоставим с нашим проектом «Ямал СПГ».
Что касается направлений, то это Азия. Азия, потому что если посмотреть на структуру подписанных контрактов, то практически все — азиатские проекты. Азиатские контакторы подписали соглашения на условиях поставок на рынок потребителя, то есть Япония и Китай. Поэтому этот газ пойдет 100% в Азию. Порядка 50% контрактов подписаны на условиях FOB, где право собственности на газ переходит покупателю, это так называемые «портфельные покупатели», которые далее вольны везти газ из Мексиканского залива в любую точку мира, где цена будет наиболее привлекательна для поставщика. И с юридической точки зрения этот газ уже не является американским, он является газом той компании, которая его приобретает. Поэтому здесь я бы разделяла, когда идет разговор о том, что американская администрация настаивает на продаже американского газа в Европу. Да, он физически американский, но вот юридически говорить о том, что он американский уже не очень правильно.
Мария Кутузова: Как Вы оцениваете результаты 2018 года для рынка сжиженного природного газа? Как менялась ситуация с направлениями поставок в течение года? Что сейчас происходит этой зимой? Какой у Вас прогноз для рынка АТР?
Мария Белова: 2018 год — позитивный год для рынка СПГ. Увеличение объемов, рынок перевалил за 300 миллионов тонн, что знаково. Лиха беда начало. Прогнозы разнообразны. Кто-то говорит, что до 2030 года производство будет до 500–600 миллионов тонн. Посмотрим.
Очень важный год для российского СПГ, потому что были введены все три очереди проекта «Ямал СПГ», сейчас ведется работа над четвертой очередью, так называемый «Арктический каскад». Это — наша технология, что важно. Да, это не 5,5 миллионов тонн технологическая линия. Пока компания опробует меньшие объемы, порядка 1 миллиона тонн в год производства. Если все получится, то это также положит начало и будет хорошим сигналом, как, собственно, и сам запуск проекта «Ямал СПГ». Он дал положительный импульс, очень сильный импульс для того, чтобы эта тема была поднята на самый высокий уровень. И именно с момента запуска проекта в декабре 2017 года стали приниматься решения, достаточно важные с точки зрения государственной поддержки развития этой отрасли в стране. Не смотря на то, что еще в энергостратегии 2009 года было написано, что нам необходимо диверсифицироваться и производить газ в сжиженном виде и выходить на новые рынки. Вот именно «Ямал СПГ» стал отправной точкой для новой отрасли и для вехи в такой не очень, скажем, положительной истории российской отрасли. Потому что притом, что много об этом говорилось, мир шел вперед, а мы имели только один завод на Сахалине, причем завод совместный с иностранцами в рамках проекта СРП. Сейчас ситуация кардинально меняется. Поэтому 2018 год для нас был очень хорошим годом.
Он также был хорошим годом и для американского СПГ, так сказать, для наших конкурентов. Вы спрашиваете о том, как менялась ситуация в течение года с направлением поставок. Вот очень яркий и показательный пример как раз с Америкой и Европой.
Если до октября месяца, когда в Европе была достаточно низкая цена на газ, порядка 6 долларов за британскую термическую единицу, мы имели только 8 газовозов, которые пришли из Соединенных Штатов. Эти объемы были меньше 1 миллиарда кубометров газа, что считайте статистическая погрешность в масштабах потребления Европы. Только с октября месяца, когда цена на газ в Европе выросла до 8 долларов, американский газ устремился в Европу, потому что именно 8 долларов это была уже комфортная цена, чтобы окупить все затраты и еще остаться с прибылью. Поэтому сейчас там предварительные оценки по прошлому году по объему поставок американского газа — это где-то 4 миллиарда кубометров — по-прежнему статистическая погрешность в размере 1–2% от масштабов европейского импорта. Но такой существенный рост только за осень — это важно, и это говорит нам о том, что как только цена в Европе по каким-то причинам будет расти, конкуренция за европейский рынок будет обостряться, потому что все большее количество производителей газа сможет безубыточно поставлять газ в Европу. Поэтому в наших интересах с точки зрения объемов чтобы цена оставалась на умеренном уровне. Для нас это комфортная цена, потому что если мы берем поставки сетевого газа и стоимость поставки, себестоимость российского газа в Европе, то она одна из самых низких. Поэтому мы всегда будем в базе. Но если мы говорим о каких-то дополнительных объемах, тех же СПГ объемах того же Ямала, то для нас цена на уровне 6-7 долларов наиболее комфортна, потому что она отметает лишние поставки американского СПГ. При цене ниже эти объемы идут в Латинскую Америку и в Азиатско-Тихоокеанский регион, где цены априори выше.
Мария Кутузова: Что произошло этой зимой? Почему направления поставок так изменились? Почему перестали поставлять прежние объемы в Азию?
Мария Белова: Дело в том, что за последние полтора года очень сильно выросла стоимость перевозки. Если еще в 2016 году мы имели исторически самые низкие фрахтовые ставки, не самые низкие, но средние за 5 лет были исторически самые низкие. И это произошло, потому что в 2016 году из-за провала цен в 2014 году не были введены многие СПГ заводы, при том, что танкера под это были заказаны, и судостроители более дисциплинированно подошли к вопросу и предложили рынку все те мощности по перевозке, которые были законтрактованы, заказаны. Поэтому на рынке был избыток предложения газовозов, и фрахтовые ставки находились на минимальном уровне.
Вот сейчас с тем, что в прошлом году произошло достаточно много вводов, в 2017 году много вводов новых заводов, новых технологических линий, спрос вырос на газовозы, и фрахтовые ставки выросли в разы, в 2–2,5 раза. И поэтому если мы говорим о поставках в Азию при текущем уровне фрахтовых ставок, то дифференциал настолько не существенен с учетом высоких фрахтовых ставок, то вам проще отвезти газ в Европу, где ниже цена, чем в Азии, но вы сэкономите на фрахте.
Мария Кутузова: Как долго будет сохраняться этот дефицит газовозов?
Мария Белова: Вы знаете, по нашим оценкам, это будет происходить минимум еще года два, потому что не успевают. И вот даже если посмотреть на 2020 год, производственные мощности будут выше, чем возможности по перевозкам.
На конкретном примере, — тот же Ямал, который вводился раньше, мощности «Ямал СПГ», которые на два или три месяца раньше срока были введены. Под них как раз производители танкеров не успевали, именно те, которые были необходимы именно под изначально назначенные сроки. И это происходит еще с несколькими проектами, поэтому спрос на танкера сейчас очень высокий, и ближайшие года два где-то до 10 миллионов тонн СПГ не будет предложено рынку именно потому, что, возможно, будут проблемы с наличием газовозов для их перевозки.
Мария Кутузова: Как Вы оцениваете результаты прошлого года для «Газпрома»? Как бы Вы охарактеризовали положение компании на газовых рынках Европы, прежде всего, и главные проблемы, с которыми сталкивается компания — «Северный поток-1», «Северный поток-2»? На какие уступки вынуждена идти компания сейчас?
Мария Белова: Третий год рекордов по объемам поставок газа в Европу для «Газпрома» — это знаково, это приятно. Несмотря на все политически ангажированные попытки, по крайне мере, призывы, которые звучат, к сокращению объемов закупок газа у России, бизнес европейский, газовые компании Европы голосуют за российский газ, и мы видим это выражение в цифрах. То есть, более 200 миллиардов кубических метров газа поставлено в прошлом году. Это — впечатляющий результат.
Другой вопрос, что надо работать над тем, чтобы сохранить, а может быть, даже нарастить эти объемы. На мой взгляд, критической здесь будет доля в 40% европейского рынка. Пока «Газпром» не переходит за эту красную линию, разговоры о том, что он доминирует на рынке, условны. Но если обратиться к европейскому законодательству, то там как раз прописано, что если, и это не только к газу, а вообще к энергетике относится, в целом к монопольным позициям на европейском рынке, то там написано так, что до момента пока какая-то компания занимает меньше 40% рынка, это нормально. Если больше 40%, то это уже вопрос о монопольном положении и, так сказать, предмет для тревог. Поэтому все, что ниже 40% — это пока только политические спекуляции. Как только это будет более 40%, посмотрим, на что действительно будут способны европейские законодатели и Европейская Комиссия.
Вы говорите о газопроводах. «Северный поток — 1» к счастью для нас функционирует. Были получены разрешения на окончательное заполнение полного трубопровода. Хотя «Газпром» потратил на это достаточно много лет для того, чтобы получить вот это право заполнять свой газопровод в полном объеме. Сейчас идет строительство «Северного потока 2». Мы имеем дело с тем, что правила игры меняются уже в ходе игры. Прежде всего, я говорю об обсуждаемых сейчас поправках в Третью газовую директиву ЕС. Буквально 8 февраля было принято решение. В Европе было согласовано внесение изменений. Была некая проблема договоренностей между Германией и Францией. Сейчас договоренности достигнуты. Они предложили свои поправки, внесенные Румынией, как Председателем Совета, достаточно спорные правки. То есть правки на правки, и текущие правки обсуждаются. Посмотрим, с чем мы в итоге будем сталкиваться.
Если говорить глобально о деятельности «Газпрома» на европейском рынке. Россию долгое время обвиняли в том, что, мол, вы — страна с изменяющемся законодательством, развивающаяся страна, ваши риски достаточно высоки. Так вот, европейский Союз с его меняющимся на протяжении последних 15 лет законодательством для нас это огромная зона риска, потому что это рынок с меняющимися правилами игры. И мы как крупный поставщик вынуждены все эти риски принимать и во многом даже страдать от этих рисков.
Когда в 2009 году был принят Третий энергетический пакет, который, так сказать, обязал компанию-поставщика отказаться от права собственности на трубопровод на территории Европейского Союза, «Газпром» был вынужден продать целый ряд своих долей в совместных предприятиях. Это была серьезная потеря для компании. То есть, полностью бизнес-стратегия «Газпрома», которая была нацелена на максимальный выход на конечного потребителя, она была пересмотрена. А мы понимаем, что «Газпром» — это большая компания. Принятие решений достаточно забюрократизировано и требует времени. Вот сейчас где-то к 2016 году, когда был установлен новый исторический рекорд, побитый в 2017 году, можно сказать, что «Газпром» адаптировался к тем новым правилам игры, которые были введены в 2009–2010 годы. И за счет того, что определенная гибкость в работе со своими европейскими клиентами была достигнута, мы получили такие впечатляющие объемы экспорта.
Мария Кутузова: Реализация проекта «Северный поток 2» усилит позиции Германии в Европе как газового хаба, мощного газового хаба. Кто заинтересован в этом, и кто выступает против этого в Европе, в мире в целом?
Мария Белова: Знаете, сразу вспоминаются 2005–2006 годы, когда впервые заговорили о проекте «Северный поток», о том, что новый газопровод в 50 миллионов кубических метров придет в Европу без транзитных стран. Еще тогда Россия предлагала Германии некие эксклюзивные права на продажу российского газа, быть не только хабом, но еще и, по сути, продавцом российского газа. В тот момент времени Германия отказалась от этого, посчитав, что это не совсем соответствует появляющимся конкурентным правилам в Европе, меняющемуся законодательству, либерализации. Сейчас, по сути, то, что мы предлагали в 2005–2006 годы. Россия при поставках газа в Европу с 2006 года, скажем так, имела достаточно проблем транзитных и европейские потребители, а если не потребители, по крайней мере, партнеры «Газпрома», понимают, насколько эти риски высоки.
И чем дальше мы, так сказать, смотрим на ситуацию, тем, прежде всего я говорю об Украине, тем менее понятной становится ситуация. И речь не только о том, что в этом году у нас истекает долгосрочный транзитный договор с Украиной, а дело еще и в физическом износе газопроводной системы, непонимание того, какова эта ситуация в реальности, каковы инвестиции, которые необходимы, чтобы поддержать рабочее состояние системы и кто эти инвестиции будет осуществлять.
Поэтому новый проект — это важно. Приход, по крайне мере, той мощности, на которую рассчитан «Северный поток – 2», еще 55 миллиардов кубических метров российского газа, в Европу через Германию, да, это делает Германию крупнейшей страной в Европе, первой страной, через которую будет проходить 110, а с учетом «Ямал — Европа», еще больше, кубометров российского газа. И если мы уже говорим о том, что Европа идет по пути смещения торговли газом на хабы, то немецкие хабы составят достойную конкуренцию тем же бельгийским хабам, голландским хабам, британским хабам. То есть, сейчас мы видим TTF как бенчмарк для европейского ценообразования на хабах.
Немецкий хаб, который будет подкреплен, по сути, физическими поставками в 110 миллиардов кубических метров газа, вот это будет серьезный игрок на рынке. Если сейчас мы не влияем на цену практически, потому что мы в рамках долгосрочных контрактов не можем менять объемы как-то, как это делает ОПЕК и ОПЕК Плюс с нефтяным рынком, мы варьируем объемы и пытаемся балансировать рынок, в газе так сделать нельзя. Вот то, что мы будем неким бенчмарком для самого крупного будущего газового хаба в Германии, это позволит нам определять цены на газ в Европе, как мне кажется. В этом правда тоже есть риск, потому что сначала «Газпром» обвиняли в том, что он не хочет торговать на хабах и привязываться к хабам. Сейчас пока в этом не обвиняют, но посмотрим, как будет через 3, через 5 лет, когда заработает «Северный поток -2».
А я все-таки уверена в том, что, не смотря на поправки в законодательство европейское, которое, кстати, если говорить о февральских поправках, почему-то считается, что там достигнуты между Германией и Францией договоренности, и они снимают риск с того, что газопровод мог быть не построен. На мой взгляд, он в любом случае был бы построен, безотносительно европейского законодательства. Вопрос в том, какой процент в трубе получил бы «Газпром». То есть, я имею в виду право заполнения. Сейчас мы пока имеем возможность заполнять 100% мощности в подводном газопроводе до территории Германии. Поправки в европейское законодательство в худшем их виде ограничат наши возможности до 50%. Это опять же все обсуждаемо. Опять же можно подать запрос в Европейскую Комиссию и это согласовывать.
Мария Кутузова: И еще одно интересное направление — поставки через Турцию. Начало этого года, и мы видим в январе рекордное падение поставок по Трансбалканскому газопроводу в Турцию. Что это такое? Геополитические игры на фоне выяснения новой конфигурации сил в Сирии или это банальное сокращение спроса в Турции? Или нас вытесняет азербайджанский газ?
Мария Белова: Делать вывод по тренду какого-то одного месяца рано. Я бы точно не связывала это с какими-то геополитическими проблемами. Возможно, это фактор погоды. В меньшей степени это азербайджанский газ. Скорее некая угроза, если мы говорим о моменте, может прийти со стороны СПГ, потому что Турция наращивает мощности приемных терминалов, и увеличивает закупки СПГ. Но давайте не будем делать выводы по одному месяцу зимы.
Мария Кутузова: Как Вы оцениваете перспективы и влияние «Турецкого потока» на транзит российского газа по территории Украины? Какие у Вас прогнозы по переговорам между нашими странами?
Мария Белова: Совершенно точно, что вторая ветка «Турецкого потока» — это замена как раз таки трансбалканского направления, потому что все эти страны, которые будут находиться на европейском продолжении «Турецкого потока», второй нитки, — это потребители газа по трансбалканской системе. Это и Болгария, это и Сербия, это и Венгрия. Поэтому с запуском второй ветки «Турецкого потока» трансбалканское направление будет сведено к нулю. Более того, его можно будет задействовать в реверсном режиме, и как раз таки опять же поставлять российский газ, который попадает в Турцию, в обратном направлении в ту же Украину, если на то будет воля наших переговорщиков.
Ситуация с переговорами, раз уж мы говорим об Украине, как транзитной стране, она не простая. Время пока не поджимает, хотя нам было с Вами гораздо комфортнее разговаривать об этом в 2016 или в 2017 году, понимая, что 2019 год очень далеко. Сейчас мы с Вами в феврале 2019 года, и у нас осталось меньше года на достижение всех договоренностей. Ситуация осложняется тем, что предстоящие выборы в Украине могут серьезно повлиять на тот набор переговорщиков и представителей компании «Нафтогаз», с которыми «Газпром» будет разговаривать. Я думаю, что основной упор в переговорном процессе и рывок будет сделан где-то осенью. Договариваться надо. Пока позиции выглядят не совсем сопоставимыми. Но это всегда так в переговорах. Вы заходите в переговоры, требуя максимально необходимого для вас. Потом вы понимаете, где вы можете, так сказать, чуть-чуть уступить, а может быть, и не чуть-чуть.
Понимаем одно, что транзит по территории Украины будет продолжен. Сейчас вопрос об определении объемов и транзитных ставок. Насколько я понимаю, при текущем сохранении объема экспорта России будет необходимо порядка 30 миллиардов кубометров мощности украинской для того, чтобы обеспечивать Европу газом в рамках долгосрочных контрактов. Очевидно, что контракт будет не десятилетний, а на более короткий срок, может быть, годовой контракт, может быть, пятилетний контракт. Посмотрим.
Мария Кутузова: Что происходит у «Газпрома» в Туркмении? Появились новые какие-то проекты, новые известия о заинтересованности компаний в участии в проекте в Пакистане. Есть ли будущее у «Газпрома» в таких проектах?
Мария Белова: Ну, начнем с Туркменистана. Важно, что с начала этого года поставки туркменского газа в Россию будут возобновлены. История давняя. Контракт большой, контакт был подписан еще в 2003 году, и если бы его условия не поменялись за эти годы, то сейчас мы бы закупали у Туркменистана 80–90 миллиардов кубических метров газа. И в 2003 году это выглядело грандиозной победой, потому что задача замыкания на себе всех газовых объемов Туркменистана была решена. Другой вопрос, что за эти годы запасы газа в Туркменистане существенно выросли. Изменились условия и правила игры на европейском рынке. Изменилась формула цены, по которой мы покупали газ в Туркменистане. И вот в силу всех этих обстоятельств в 2016 году закупки газа вообще были прекращены. Потом началось арбитражное разбирательство, причем которое инициировал «Газпром» в Европе. Потом в 2017 году разбирательство было остановлено, так сказать, стороны взяли паузу для того, чтобы как-то договориться. И возобновление поставок в этом году — это как раз некая необходимость, которая уберегла «Газпром» от продолжения разбирательств, потому что в альтернативном варианте разбирательство должно было бы продолжиться в январе этого года. Сейчас мы имеем какую-то договоренность.
Договоренность мы имеем, в том числе, потому, что цена на газ в Европе выросла, и по существу общей формулы закупок газа в Туркменистане, это оставляет «Газпром» в плюсе. В отличие от того же 2008–2009 года, когда имея эту формулу привязки к европейскому газовому рынку, «Газпром» оставался в минусе, закупая газ в Туркменистане.
Что касается проектов добычных, то есть всей вот этой карты — Пакистан, Иран, Индия, то Индия — очень интересный рынок. Индия — быстро растущий газовый рынок, потенциал которого возможно еще даже недооценен. Все сейчас смотрят на Китай, ориентируются на 30% темпы роста импорта, которые Китай продемонстрировал в прошлом году. Но если в Китай прийти со своей газопроводной системой географически достаточно просто — «Сила Сибири», второй вариант «Силы Сибири», с Сахалина мы можем, то «Газпром» предпринимал попытки оценить экономическую целесообразность строительства газопроводной системы из России в Индию, ну, не получается.
Но желание присутствовать на этом рынке и присутствовать на этом рынке не только со своим сжиженным природным газом, и здесь у «Газпрома» с Gail есть договоренности и осуществляются поставки. Но 3–5 миллионов тонн в год для большого рынка — это ни о чем. Поэтому присутствие и с сетевым газом, пусть даже и не российского происхождения, а, условно говоря, туркменского или иранского, вот это геополитически очень важно. И я думаю, что это имеется в виду, когда ведутся разговоры, а в каком-то случае и подписываются соглашения.
В Иране сейчас сложно в связи с возобновлением американских санкций. Я не знаю, рискнет ли «Газпром» вести активную работу на четырех месторождениях, по которым у него есть договоренность с Ираном. Но с Туркменией в этом смысле будет проще. Возвращение в Туркмению — это не только покрытие российских пиков туркменским газом, но это и вариант разворота. У нас же контракт с потенциальными 90 миллиардами кубических метров газа. Кто сказал, что они должны пойти в Россию? Они могут пойти и на другие рынки, более перспективные, но и не в Европу.
Мария Кутузова: Возвращаюсь к Европе. Что происходит с добычей в европейских странах? Какие главные тренды Вы можете отметить на европейских рынках? Ваша оценка, почему настолько недозагружены существующие терминалы по приему СПГ в Европе?
Мария Белова: Что касается добычи газа в Европе. Основные страны европейские, которые покрывают, так сказать, потребности собственным газом, — это, прежде всего, Норвегия, где-то 120 миллиардов кубометров газа добычи. В принципе, если посмотреть на среднесрочный прогноз, то она примерно на этом уровне и будет находиться. Вопрос более долгосрочной перспективы, за счет чего эта добыча может поддерживаться или расти, и здесь перспективы связаны с Баренцевым морем, с той зоной, которая в свое время была спорной между Россией и Норвегией. Сейчас там все договоренности достигнуты, работы могут быть начаты. Есть вопрос в выборе способа транспортировки этого будущего газа. Строить ли Норвегии СПГ заводы и думать о поставках газа на другие рынки, будь то АТР, а может быть, даже Северным морским путем, который Россия активно собирается загружать. Либо же это будет труба, и Норвегия будет привязана к Европейскому Союзу на ближайшие 30–40 лет. То есть, это пока обсуждается. Для этого еще необходимо осуществить инвестиции. И это вопрос 2030 года и даже дальше. А пока в Норвегии мы видим в базе где-то 120 миллиардов кубических метров газа.
Голландия, прежде всего основное месторождение Гронинген. Приняты решения о том, что к 2030 году добыча там будет остановлена полностью. Это история про то, что за последние 8 лет добыча там упала в 2 раза, в том числе не из-за того, что идет естественное истощение, а из-за того, что якобы работы на месторождении вызвали проблемы сейсмического характера, и правительство просто на законодательном уровне установило лимиты по объемам добычи. И, как я сказала, к 2030 году это будет ноль. Других каких-то значимых добычных проектов у Голландии нет. Поэтому ее доля в обеспечении Европы газом будет постепенно сводиться практически к нулю.
Что касается Великобритании, то это порядка 40 миллиардов кубометров газа, и мы также пока не видим каких-то существенных проектов, которые могли бы позволить увеличить эту добычу.
В свое время, лет 7 назад, перспективы связывались со сланцевым газом, что американскую сланцевую революцию получится повторить в Европе. Не получается, и мне кажется, что от этой идеи уже отказались. Поэтому Европа вынуждена будет жить с тем, что доля собственной добычи будет снижаться и, соответственно, доля импорта расти. Где-то, по разным оценкам, именно за счет падения добычи в Европе европейский рынок будет нуждаться к 2025 году в дополнительных 50–70 миллиардах кубометров газа. То есть, это та ниша, за которую должны будут бороться производители, в том числе и российские СПГ производители, нынешние и возможно будущие. Это притом, что мы понимаем, что спрос на газ в Европе исторических максимумов 2010 года на уровне 600 миллиардов кубометров, скорее всего, не достигнет. То есть, как раз таки наш потенциал наращивания для поставок он связан, прежде всего, с тем, что будут падать собственные добычи.
Мария Кутузова: Каков у Вас прогноз в отношении проектов НОВАТЭК? Как будет развиваться компания и как возможные санкции повлияют на развитие новых СПГ проектов компании?
Мария Белова: На волне успеха «Ямал СПГ» компания достаточно агрессивно реализует свою экспортную стратегию СПГ. По «Арктик СПГ – 2», мне кажется, уже можно ожидать финального инвестрешения уже в ближайшие месяцы, потому что даже без этого решения уже заключены крупные контракты на строительство. Уже есть иностранные партнеры, и мы понимаем, что пул иностранных инвесторов только увеличится. То есть, «Арктик СПГ – 2» — это уже тоже проект, который будет реализован. Есть и «Арктик СПГ – 3» и даже больше.
Если посмотреть на стратегию НОВАТЭК, то до 2035 года они ожидают объем производства собственного СПГ на уровне 50 миллионов тонн, что достаточно много. Даже Министерство энергетики пока не поспевает за ними, обновляя газовую часть энергетической стратегии. То есть, у НОВАТЭК хороший темп, иностранные инвесторы верят в то, что компания способна реализовывать такие проекты. По санкциям здесь многое будет зависеть от того, как быстро мы сможем создать свои технологии. Здесь технология «Арктического каскада» важна и то, что там та же Linde Gas будет локализоваться своей технологией в России.
Мария Кутузова: Мария, спасибо Вам за Ваши ответы.
Мы прощаемся с вами. С вами была «Энергосреда» на канале «Нефтянка» и я — Кутузова Мария. До новых встреч!
Мария Белова: До свидания!