Начало 1924 года ознаменовалось драматичными, эпохальными событиями. 21 января скончался глава правительства СССР Владимир Ильич Ленин, а 3 февраля пришла весть о кончине 28-го президента США Вудро Вильсона (1913–1921 гг.). Похоже, Всевышнему было угодно, чтобы лидеры двух ведущих мировых держав, в немалой степени определивших направленность глобальных событий ХХ века, закончили свой жизненный путь с разрывом всего в двенадцать дней, тем самым завершив и очередную главу мировой истории.
Лед недоверия между Востоком и Западом таял, но медленно
Фактически одновременно с сообщением о смерти «миротворца» Вудро Вильсона в британских газетах появилось сообщение об избрании на пост председателя Совета народных комиссаров (главы правительства СССР) Алексея Рыкова. Это был сторонник проведения завещанной Лениным Новой экономической политики, сменившей политику военного коммунизма.
И как-то вновь совпало, что в эти же дни было обнародовано и заявление лейбористского кабинета Рамсея Макдональда о желании Лондона признать, наконец, СССР. Британская пресса с заинтересованностью отнеслась к этим сообщениям. «Означает ли признание Советской России лейбористским кабинетом, что вскоре предвидятся компенсации за национализированные большевистским правительством промышленные предприятия и прекращенную выплату царских займов? — задается отнюдь не риторическим вопросом журнал английской нефтяной элиты Petroleum Times. — Что ж, это возможно. Дело в том, что между капиталистами и пролетарскими интернационалистами существует меньше барьеров, чем принято полагать».
«Вместе с тем, — продолжала в своей статье редакция этого авторитетного издания, — прецеденты Генуэзской конференции 1922 года позволяют думать, что, несмотря на все позитивные подвижки, Москва все еще питает глубокую приверженность идее российской независимости». Далее журнал отмечал: «Советы вполне справедливо опасаются, что произойдет вторжение очень сильных иностранных элементов, поддерживаемых старой эмиграцией. С тем, чтобы подтолкнуть Кремль к согласию по этому вопросу, понадобилось бы направить в Россию неожиданный для нее самой поток кредитов».
Как бы отвечая на высказанное в журнале мнение, кабинет Макдональда предпринимает конкретные шаги в этом направлении. 14 апреля 1924 года в Лондоне начинает свою работу Англо-Советская конференция. Позицию советской делегации, возглавляемой полномочным представителем СССР на Альбионе Христианом Раковским, была определена в специальной директиве Советского правительства. Главное — добиться предоставления кредитов и минимизировать обязательства СССР по выплате российских долгов, как и компенсации собственности национализированных британских предприятий. Естественно, что у британской стороны на это была своя собственная точка зрения. Так что переговоры в ходе работы форума шли нелегко.
Освещение работы этой конференции в британской прессе тоже носило противоречивый характер. Как сетует Petroleum Times, вопреки прежним антисоветским заверениям, что о «рукопожатиях с убийцами и ворами не может быть и речи… уже организована комиссия, цель которой — расчистить все завалы и откровенно признать, что господа Троцкий, Ленин и ко. были-де ужасно неверно поняты».
Такой вот совсем не деловой — скорее фельетонный язык. Но он широко использовался. Использовался потому, что психологический шок на Западе после октябрьской волны национализаций еще не выветрился. Но, с другой стороны, и здравый смысл в подходах к новым советским реалиям тоже прокладывал себе дорогу. По штаб-квартирам нефтяных корпораций из рук в руки передавалась невероятно популярная книга под названием «Российские долги и российская реконструкция». А в ней прямо говорилось, что даже при условии полной отмены военных долгов царского правительства дополнительно потребуется как минимум 150 млн тогдашних фунтов стерлингов, чтобы обеспечить состоятельность экономики СССР.
С какой стороны ни подойти к проблеме, все упиралось в доступ к советской нефти — лишь она могла постепенно раскрутить маховик сотрудничества между большевистским Востоком и капиталистическим Западом. Но добывалось углеводородного сырья все еще мало. В 1922 году совокупное производство нефти в Баку, Грозном и бассейне Урала и Эмбы едва превзошло 4,5 млн тонн, а в 1923-м с трудом достигло 5 млн тонн. Между тем в 1916 году в России добыча была вдвое выше.
Чтобы подкрепить внутренние усилия активизацией экспорта, СССР делает ряд шагов на внешнеэкономическом направлении. Предоставлены концессии французам на Эмбе. Московский «Нефтесиндикат» создает вместе с британскими партнерами компанию «Аркос» для сбыта советской нефти в Турции. Одновременно тот же «Нефтесиндикат» договаривается со Standard Oil (США) об аналогичном экспорте в Турцию и Египет. Иными словами, делается многое, но… все-таки недостаточно. Пока еще нет стратегического прорыва на главном фронте борьбы за крупные кредиты, инвестиции.
В такой обстановке Советское правительство принимает решение об участии представительной делегации в работе Первой международной энергетической конференции, открывшейся 30 июня 1924 года на Темзе. Делегацию возглавил профессор Леонид Рамзин, директор Всесоюзного теплотехнического института. В ее составе были профессор Горной академии Михаил Пригоровский, директор Государственного гидрологического института профессор Виктор Глушков, а также участники разработки плана ГОЭЛРО инженеры Александр Коган и Сергей Балакшин.
Основной российский доклад, с которым на дискуссии выступил Рамзин, произвел на собравшихся впечатление разорвавшейся бомбы. Никогда не веривший в «большой экономический скачок» и осторожный ученый не рисовал в своей речи ни воздушных замков, ни иных фантастических картин мнимой способности «победившего класса» обогнать по энергопотреблению чуть ли не целый мир. Но даже то, что сказал Леонид Рамзин, возбудило в аудитории и прессе настоящий ажиотаж. Ибо он сделал то, чего от «скрытно-злокозненного Кремля» никак не ждали, — дал более транспарентную, нежели многие эмиссары капиталистических государств, панораму подлинных представлений своего правительства об энергетических ресурсах и перспективах страны. «Откровенность в потрясающей степени», — отозвался, судя по резонансу события, один из западных делегатов.
Зал заинтригован — повсюду скрепят перья двух тысяч делегатов из более чем 40 стран. Его Королевское Высочество принц Уэльский, открывший форум, восхищенно переглядывается с депутатом британского парламента графом Дерби: дескать, такой аккуратности и надежности цифр из Советской России Запад еще не видел. Финансовые спонсоры события — представители Совета Британской ассоциации электроэнергетических и ассоциированных с ними предприятий потирают руки от удовольствия: на столь впечатляющее «отраслевое шоу» денег не жалко.
На передний план в своем докладе Рамзин, конечно же, поставил уголь — тогдашний локомотив возрождения народного хозяйства страны. Достойное место было отведено и торфу, и дровам, и многому другому. Но все-таки интереснее всего читаются озвученные оратором страницы о советском «черном золоте». В них, как говорится, спрессовано все. Это и сквозившая в подчеркнуто научных формулировках гордость за огромные запасы кладовых страны, и затаенная боль ввиду низкой степени их разработки, и острое сожаление о том, что львиная доля нефтепродуктов идет не в индустрию, а в жилища соотечественников — на быт, да еще разве что на транспорт.
Оценивая доказанные запасы нефти в недрах СССР, Рамзин дал с трибуны форума такие цифры: 1 млрд 419,9 млн тонн — Баку, 886 млн тонн — Грозный, 64,6 млн тонн — Кубань, 32,2 млн тонн — Закавказье помимо Бакинского района, 257,9 млн тонн — Уральский регион, 32,3 млн тонн — Ухта, 32,3 млн тонн — Закаспий (Челекен), 16,2 млн тонн — Фергана и, наконец, 96,9 млн тонн — Сахалин. Итого — 2 млрд 838,4 млн тонн, из которых, по тогдашним представлениям докладчика, 87% сосредоточено якобы в европейской части Советского Союза. Простим же уважаемому исследователю столь явную, с точки зрения уточненных оценок сегодняшнего дня, географическую диспропорцию — он не был в ней виноват ни в малейшей степени.
Сравнив 2 млрд 838,4 млн тонн нефтяных ресурсов СССР с 4 млрд 746 млн тонн в других частях мира, Рамзин сделал вывод, что на долю СССР пришлось 38,5% глобальных запасов. Это, как тогда казалось оратору, — значительно больше, чем ресурсная база Южной Америки (1 млрд 210 млн тонн), США (915 млн тонн), Персии и Месопотамии (763 млн тонн), Мексики (602 млн торн) и Британской Индии (394 млн тонн). А если учесть, продолжал докладчик, что запасы Грозненского района могут быть вдвое больше приведенной оценки, то доля СССР в общемировом ресурсном балансе может и вовсе подняться до 45%. Благие надежды? Может быть…
Но зато в своих прогнозах относительно отведенного стране времени для интенсивной разработки и экспорта нефти профессор Рамзин если и ошибся, то ненамного. Если, сказал он, исходить из среднегодовых темпов роста мировой добычи на 10%, то до истощения доказанных (но не потенциальных, т.е. способных стать еще более объемными) запасов в СССР остается 42 года. А если брать более скромные трехпроцентные темпы роста добычи в самой России начала 1920-х годов, то сырья, по Рамзину, хватит на 97 лет. Вдумайтесь, насколько близко все это к тому, что мы слышим сегодня от отечественных аналитиков, считающих, что в принципе вторая четверть ХХI века может обернуться у нас отраслевым спадом. И на смену «черному золоту» РФ придут природный газ и альтернативные энергоносители.
НЭП- НЭПом, но придатком Запада Россия уже не станет
Профессор Леонид Рамзин критично, без ура-патриотизма и показной рекламы, рассмотрел слабую динамику развития отрасли в России. Если в 1901 году, когда царская империя достигла апогея своей добычи в объеме 11,4 млн тонн, это равнялось 52,2% от мирового показателя, то в 1909-м, после «бакинских ударов» первой русской революции, страна в глобальном отраслевом раскладе опустилась до 23,2%, а уж накануне и в годы Первой мировой войны это пропорциональное падение тем более продолжалось.
Послереволюционная разруха еще больше усугубила «углеводородный негатив», и доля СССР едва составила в 1923 году 3,9%. Правда, в 1924-м отраслевое развитие ускорилось, и по итогам года на Советский Союз, как предсказал Рамзин, будет приходиться уже 5,5% производства нефти на планете. Пытаясь привлечь внимание инвесторов к этому благоприятному повороту, докладчик подчеркнул:
— Говоря в целом, нынешние позиции нефтедобывающих районов России могут быть оценены как вполне удовлетворительные. Как и в вопросе о регионах каменного угля, производственные мощности по выкачке нефти намного превосходят нынешние потребности страны в этом топливе. И, как результат, нефтедобывающие районы страдают от недостатка спроса на свою продукцию даже несмотря на то, что экспорт значительно увеличивается и уже достиг своего предвоенного уровня… Внепромышленный характер потребления топлива в России представляется еще более контрастным, если сравнить его с показателями других стран. Если в обычные времена всего лишь одна четверть от общероссийских объемов использования топлива обеспечивала индустриальные цели, то остальные три четверти шли во внепроизводственные сферы, хотя в промышленно развитых государствах это соотношение является полностью противоположным. Да и в плане среднедушевой потребности в горючем Россия сильно отставала от других великих держав – этот показатель ниже, чем в остальных странах, в 4-10 раз.
Итак, призыв ученого ясен: хотя сырой нефти, прежде всего для экспорта, в стране хватает, но инвестировать в углубленную нефтепереработку либо нефтехимию в Росси пока рановато; и западному машиностроению не стоит обольщаться на сей счет: «Если говорить о сиюминутном взгляде на нефтяную промышленность России, то он вовсе даже неясен, — продолжал тот же оратор. — И поэтому любые крупные капиталовложения на внедрение у нас новых процессов переработки наподобие крекинга, пирогенной дистилляции и т.п., стали бы по крайней мере преждевременными».
И действительно, если в 1914 году, согласно приведенной профессором таблице, в России производилось 236 тыс. тонн бензина, то в 1923-м — 167 тыс. тонн. По керосину, соответственно, эта «вилка двух эпох» находилась между 1,427 млн тонн и 564 тыс. тонн, по смазочным маслам — между 194 тыс. тонн и 156 тыс. тонн. Лишь по тяжелым нефтепродуктам, в особенности по мазуту, высокая процентная доля в целом сохранилась. В общем, казалось бы, явные свидетельства безнадежного отставания.
Еще хуже, откровенно продолжал свой рассказ глава советской делегации, то, что низкий удельный вес отечественного, прежде всего среднедушевого, потребления отнюдь не компенсируется предположительной дешевизной дистрибьютерского аспекта — развозки горючего по стране. Если брать нефть, уголь и торф в совокупности, то их средняя калорийность в полтора-два раза ниже, чем, скажем, в Британии. Поэтому вагонов, платформ или цистерн требуется — в пропорциональном отношении — намного больше, а если это умножить на российские расстояния и слабость железнодорожной, а также трубопроводной, инфраструктуры, то рентабельность упадет еще ниже.
Казалось бы, вывод для западной аудитории ясен: такая страна чуть ли не навеки обречена быть, в основном, экспортером топлива — и не более того. Кстати, именно экспорт нефтепродуктов начал выправляться как раз в период проведения лондонского форума — благоприятно сказывались иностранные инвестиции. Если в предыдущем году бензина из СССР было вывезено 40,1 тыс. тонн (вчетверо меньше, чем в предвоенном 1913 г.), то в 1924 году — уже 128 тыс. тонн. Экспорт смазочных масел за год поднялся с 40 до 128 тыс. тонн, солярки — с 18 до 69 тыс. тонн, а остальных нефтепродуктов — с 37,1 до 216 тыс. тонн. Словом, скупай весь этот товарный диапазон за конвертируемую валюту на корню, но…
…Основываясь на своей интуиции и понимании долговременных целей Советской власти в области экономики, профессор Рамзин буквально двумя-тремя параграфами доклада насторожил зал, хотя и невольно: в СССР неумолимо надвигается индустриализация, и сырьевым придатком Запада страна уже никогда не станет. О планово-мобилизационном характере этой индустриализации и сталинских пятилеток профессор мог только догадываться. Но по лондонскому залу тем временем уже повеяло холодком: вкладывать в нефть России — значит инвестировать в становление сверхмощного и, следовательно, суверенно-непредсказуемого гиганта, способного через пару десятилетий померяться силами с тяжелой промышленностью всей Европы.
«Значение нефти для СССР, — поясняет оратор, — еще больше возрастет по мере развития винтовых, основанных на внутреннем сгорании двигателей для морских и речных судов, а также с внедрением дизельных локомотивов». Заметьте: это говорится в 1924 году, когда половина россиян не видела даже паровозов! Здравомыслящих предпринимателей, настроенных по отношению к СССР без идеологических комплексов, эти перспективы не тревожат — даже наоборот… Но они знают: западные столицы не будут поощрять партнерства с такой — играющей оборонно-промышленными мускулами Россией.
— Можно ожидать, — заявил советский делегат, — что нынешние темпы роста добычи топлива замедлятся, в то время как потребление вначале приблизится к планке производства горючего, а затем превзойдет ее. Путями преодоления этих трудностей являются: 1) прирост производства энергоресурсов и 2) интенсивное и систематическое улучшение методов более эффективного использования топлива. Шаги в этом направлении уже предпринимаются властями… Если сегодня Россия находится по индустриальному развитию далеко позади других стран, то в будущем столь пессимистичные оценки уже, возможно, не будут находить себе оправдания… Во второй пятилетке следующего десятилетия (1936–1940 гг.) Россия начнет ощущать нехватку своих топливных ресурсов. Произойдет это из-за повышения внутреннего спроса и снижения добычи энергоносителей. Естественно, экспорт угля придется прекратить. Но по-прежнему сохранится избыток нефти и нефтепродуктов, и их надо будет экспортировать… Ожидается, что к концу следующего пятилетия, т.е. к 1930 году, добыча нефти возрастет в России до 8,75 млн тонн, а годовой экспорт увеличится не менее чем до 2,5 млн тонн.
Не только профессор Рамзин, но и другие советские ораторы обрушили — в конструктивном смысле этого слова — на аудиторию огромный поток статистики и ценнейших комментариев к ней. Информации, в том числе и во франкоязычном докладе профессора Михаила Пригоровского под названием «Resources En Carbon, Schistes Bitumineux Et Naphte De SSSR» было столько, что западным аналитикам хватило ее на несколько лет вперед. Но, как известно, полная откровенность, особенно в лабиринтах рыночного недоверия и глобальной конкуренции, — вещь обоюдоострая.
Вот, к примеру, актуальная в ту пору тема электрификации СССР. Сколько бы ни старались россияне заверять аудиторию в том, что энергетика будет развиваться в основном не на углеводородном сырье, а на иных энергоносителях, — призрак тотальных реквизиций нефти ради освещения и отопления грандиозных строек социализма, увы, витал над залом. Советские ученые, конечно, доказывали обратное — от электрификации отнюдь не станет меньше «черного золота» на экспорт. Об этом говорил инженер Александр Коган в докладе «Le Plan D’Electrificacion De La Russie».
Во многом этому же были посвящены два доклада по гидроресурсам, в которых профессор Виктор Глушков раскрыл потенциал российских рек в целом, а томский инженер Сергей Балакшин — шансы строительства каскадов ГЭС на просторах Сибири. Наконец, об этом же — о многообразии ресурсов шестой части мира — говорилось в вышедшем тогда же на Темзе докладе Центрального электротехнического совета СССР «Apercu Sur La Produccion Et La Distribucion De L’Energie Electrique Dans L’Union Des Soviet Republiques Socialistes». Интерес ко всем этим материалам был, повторяю, огромен. Но доверие — увы, не стопроцентное: как это так — осветить и привести в движение всю Россию без ущерба для ее нефтеэкспортного потенциала?
Эпилог как с негативом, так и с позитивом
Форум, перевалив через свой «экватор», приближался к завершению. И становилось очевидно: даже те, кто искренне верил советским делегатам, все же «спотыкались» порой об их тезисы. Вот, к примеру, вопрос вопросов: долго ли продлится НЭП, и не хотят ли большевики снова взять отрасль, прежде всего нефтяные месторождения, под свой безраздельный контроль?
Если бы вместо ученых находились на форуме аппаратчики Совнаркома, то они наверняка твердили бы заученные дома постулаты о долгосрочном характере объявленной в рамках НЭПа многоукладности, смешанной государственно-частной экономики и популярного в ту пору курса Кремля на предоставление выгодных концессий западным инвесторам. Но речь шла не о бюрократах, а о деятелях науки — людях творческих и непосредственных. Вот и получалось, что, даже руководствуясь добрыми побуждениями в диалоге с зарубежными коллегами, они нередко отпугивали их своей откровенностью об очевидной московской тенденции: вперед — к полному госконтролю. А ведь большинство иностранцев уважало принципы не госсобственности, а свободного предпринимательства.
— На мой взгляд, — прямодушно обратился к ним на итоговом пленарном заседании 11 июля 1924 года профессор Виктор Глушков, — рациональное освоение ресурсов возможно лишь через крупные структуры, управляемые государством во имя всеобщего блага. Опыт войны прояснил, что достичь этого можно. Не менее важны и экономические проблемы, возникающие в мирное время, и решать их можно таким же путем. Отсюда, следовательно, и ясность: почему Союз Советских Социалистических Республик придал столь большое значение Первой международной энергетической конференции.
Своим честным отражением растущих в Москве аппетитов госсектора российские ученые невольно вооружили недругов СССР дополнительным аргументом: мол, хочешь — не хочешь, а НЭП будет рано или поздно свернут. И, следовательно, никакого иного партнерства с Советами не будет, кроме стандартных экспортно-импортных операций через ощетинившуюся штыками и красными флагами границу. Спекулируя на этих настроениях, спецслужбы стран Антанты уже готовят провокации против «Аркоса» и других пробных, пока еще хрупких моделей взаимовыгодного, созвучного рыночным отношениям сотрудничества между Востоком и Западом. Какие, мол, нефтяные проекты в СССР, если Кремль вот-вот обрушит на Индию и Персию удар коминтерновской интервенции в духе Льва Троцкого!..
Ну и где же, интересно, видим мы на этом тревожном фоне уже знакомого многим исследователям истории нефти сэра Генри Детердинга из главного кабинета в здании Royal Dutch Shell? Да, того самого Детердинга, который выступил пионером инвестиционного партнерства с Советами и обогнал по этой части других европейцев, прежде всего французов… Рассказывают, что вместе со своей невестой Л.П. Багратиони «грозненский нефтяной барон» — понятное дело — не захотел (ради сохранения отношений с Советами) поддержать сентябрьский (1924 г.) манифест грузинской дипломатической миссии, которая все еще представляла на Темзе интересы свергнутого в Тифлисе правительства меньшевиков.
В пропитанном «парафиновым ароматом» далеких скважин Воззвании грузинской эмиграции «К цивилизованному миру» сказано: «Кавказ означает нефть. И у нас не должно быть иллюзий в плане его экономической привлекательности для Англии, да и касательно причин, по которым она до сих пор поддерживала Советы. Чем больше поставляемой на Запад нефти, тем больше помощи (Москве); так что Кавказ, таким образом, превращается в единственную надежду Советов на выживание. Они это знают. Вот почему они полны решимости уничтожить кавказцев с тем, чтобы самим остаться единственными хозяевами тамошних нефтяных кладовых, распространяя по всему краю огонь и кровь и ежедневно казня тысячи мужчин, женщин и детей ради «очищения региона». Для цивилизованных стран вмешательство в этот конфликт является делом чести. Они обязаны сделать это, и они это сделают хотя бы ради уважения к своим же подписям под пактом о создании Лиги Наций и Женевским протоколом».
Подхватив «жареную тему», журнал Petroleum Times писал 4 октября, что «вести о восстании грузин против деспотизма Советов уже распространяются в соседнюю страну — Азербайджан, где как раз и расположен Баку. Из того факта, что Советы направили туда двух «диктаторов с неограниченными полномочиями, жестокость которых уже доказана», мы видим, что мир для этих нефтяных наций пока еще не просматривается».
Анализируя все это, приходишь к парадоксальному выводу: достойная сожаления обреченность первых ростков партнерства в топливной сфере одновременно проявлялась с обоих направлений — как из зашоренной в идейном плане Москвы, так и из ополчившихся на нее зарубежных столиц. Если Кремль вольно или невольно отпугивал их абсолютизмом своей власти и мобилизационным характером вывода экономики на уровень передовых стран, то встречные действия Запада еще больше усугубляли российскую автаркию, репрессии кампании и усиление внеэкономического принуждения в СССР. Усугубляли своей закоренелой враждебностью к Советам.
В итоге проявленная на Темзе открытость и презентация российской топливно-энергетической программы принесли не так уж много пользы. Если экспорт советской нефти и продолжал расти, то остальные формы партнерства сворачивались и окончательно исчезли на том историческом этапе к концу 1920-х годов. Но это не означает, что первый опыт «нефтяной гласности» пропал даром. Сегодня, в качественно иной глобальной ситуации, лозунг корпоративной и общероссийской транспарентности в показе топливных ресурсов и их разработки заново прокладывает себе дорогу.
Впрочем, форум 94-летней давности запомнился не только любопытным дебютом московской делегации. Конференция и в целом возымела мощный эффект смысловой самодостаточности; и ее итоги во многом определили дальнейшую структуру и характер мировых энергетических дебатов. Первой была принята, с благожелательными отзывами и комментариями К. Таунли (США) и Дж. Б. Чэллиза (Канада), резолюция о желательности продолжения глобально-отраслевого диалога и о необходимости учреждения с этой целью постоянно действующего координационного органа. Вскоре им стал Всемирный энергетический совет со штаб-квартирой на Темзе, которая успешно работает по сей день. В той же резолюции 1924 года содержался призыв к странам-участницам: сохранить либо организовать национальные комитеты по содействию продолжающейся работе конференции. Пункт за пунктом перечислялись и другие важные процедурные наработки.
Вторая резолюция звучала кратко, но зато емко: «Конференция пришла к следующему выводу. Самой кричащей и злободневной задачей нашего мира стал рост объемов производства и индустриальной деятельности на благо наций при условиях, которые позволят продвинуть индивидуальное благополучие и процветание; и что достичь этого можно, главным образом, посредством более полной разработки национальных энергоресурсов и путем внедрения более экономичных способов для повсеместного энергоснабжения и использования энергоносителей». Выступив, Л.Б. Аткинсон (Британия) и Х. Дж. Пирс (США) поддержали документ, и он был принят единогласно.
Третьей резолюцией, тоже утвержденной единодушно, предусматривалось издание документального сборника со всеми материалами форума. Четвертое решение содержало благодарность коллегам, которые председательствовали на конференции. Следующий документ, встреченный овациями, выражал коллективную благодарность за безупречную организацию события в адрес известного британского промышленника Д.Н. Данлопа и его сотрудников. Еще одна резолюция позитивно оценила работу национальных комитетов по подготовке конференции. Очередное решение форума уполномочило Международный исполнительный комитет изучить возможности покупки бирмингемской лаборатории и мастерской гениального английского физика Джеймса Уатта международным топливно-энергетическим сообществом.
— Все то, чего мы здесь достигли, — подытожил председательствовавший на закрытии форума американец С.О. Меррилл, — я воспринимаю как нечто сверхзначительное как по объему, так и по ценности… Мы обеспечили присутствие в этом зале ведущих технических экспертов со всего света. А в докладах, представленных на конференции, мы суммировали величайший, по моему мнению, вклад за всю историю — вклад в обсуждение самого предмета Энергетики. Речь идет о целой серии выступлений, которые станут для инженеров настольными пособиями, учебниками на многие годы вперед.
…Да, с этой оценкой нельзя не согласиться и сегодня — почти целое столетие спустя.
Валерия ЯСНОВА