Девятый выпуск программы «Энергосреда». Генадий Иосифович Шмаль рассказывает об освоении Западной Сибири в 1960-1990-х годах. Ведет передачу Владимир Рудаков, главный редактор журнала «Историк».
Владимир Рудаков: Здравствуйте, дорогие друзья! Это программа «Энергосреда» на канале «Нефтянка». Меня зовут Владимир Рудаков. Я — главный редактор журнала «Историк».
Такова уж специфика человеческой психологии, что многие привычные вещи, которые окружают нас с детства, мы воспринимаем, как некую данность, как некую константу, которая существовала всегда. Между тем, одна из задач историка в том, чтобы уловить те узловые моменты в жизни человеческой, в жизни страны, которые предопределили её дальнейшее развитие, которые возникли и стали влиять на эту историю, на эту жизнь. Одним из таких моментов была середина 1960-х годов. Моё поколение, во многом сформировавшееся в годы перестройки, достаточно долго смотрело на этот период, как на период потерянного времени, период, как говорили тогда, застоя.
Однако, именно в это время, в середине 60-х годов, страна сделала очень важный технологический шаг, настоящий прорыв вперед, настоящий рывок в будущее, а именно — шагнула из эпохи угля в эпоху нефти и газа. Огромную роль в этом сыграл Западно-сибирский нефтегазовый регион, нефтегазовая провинция нашей страны. Приведу только несколько цифр. Если в 1960 году вся нефть и газ Советского Союза добывались только в Европейской части страны, то уже к середине 80-х годов ⅔ нефти и ⅔ газа в Советском Союзе, в СССР, добывались в Западной Сибири. То есть одновременно с технологическим рывком произошел огромный рывок в развитии территории нашей страны. Сегодня у нас в гостях человек, который к этому прорыву имеет прямое отношение.
Генадий Иосифович Шмаль — человек, который именно в середине 60-х годов приехал в Западную Сибирь и именно для того, чтобы, собственно говоря, этот прорыв и реализовывать. Поэтому мы будем говорить с ним не только о нефтяной отрасли как таковой, но и об истории страны, о людях, которые делали эту историю. Но, прежде чем перейти к традиционным для нашей программы вопросам и ответам, хотелось бы поздравить Генадия Иосифовича. Дело в том, что буквально на днях он отметил замечательный юбилей. Мы желаем ему здоровья! Мы желаем ему той же энергии, без которой человек, причастный к выработке энергии, не мог бы состояться. И мы желаем ему сил, для того, чтобы общаться, для того, чтобы передавать ту историю, к которой он имел и имеет до сих пор отношение.
Генадий Шмаль: Спасибо!
Владимир Рудаков: Генадий Иосифович Шмаль родился 20 августа 1937 года в Краснослободске, Мордовская АССР. В 1959 году окончил Уральский политехнический институт имени Кирова по специальности «инженер-металлург». В 1983 году окончил Академию народного хозяйства при Совете Министров СССР. Кандидат экономических наук, действительный член Академии горных наук. Трудовую деятельность начал по окончании вуза инженером Березняковского титаномагниевого комбината. В дальнейшем его производственная и научная деятельность на протяжении 15 лет была связана с Западной Сибирью, где он непосредственно участвовал в создании в этом регионе уникального топливно-энергетического комплекса. В 1982 году был назначен заместителем Министра, а в 1984 году — первым заместителем Министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР. Участвовал в освоении нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири, в создании городов на севере и Среднем Приобье Тюменской области, в сооружении Тобольского нефтехимического комплекса. Принимал участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Генадий Иосифович, первый вопрос вот какой.
Генадий Шмаль: Давайте так. До вопроса я хотел бы обратиться к нашим уважаемым телезрителям и не только к телезрителям, а к тем, кто имеет отношение к нашей нефтяной и газовой промышленности, строительству, потому что наш праздник — замечательный праздник. В прошлом году мы отпраздновали 50 лет этому празднику, а в этом году 51 год. Поэтому я обращаюсь к своим товарищам, коллегам, соратникам, ко всем, кто имеет отношение к нефтяной и газовой промышленности. Хочу поздравить их с праздником.
Это, действительно, очень интересный, хороший праздник, потому что, в общем-то, страна живет, благодаря тому, что у нас есть нефть и газ. Потому, что у нас есть Западная Сибирь, что у нас есть еще и Татария, Башкирия, сейчас появляется Коми, Восточная Сибирь, кстати говоря. Поэтому, все те, кто сегодня на вахте, все те, кто сегодня на буровых или на промыслах, они делают очень большое дело.
Вот, даже у нашего ведущего сегодня прозвучало, правда он ссылается на других людей, о том, что 60-е годы были периодом застоя. Знаете, мы так стояли, что кости хрустели от всех дел, когда 24 часа в сутки нам не хватало, хотелось бы еще добавить. Вот это был застой. Нам бы сейчас так постоять, как мы стояли в середине 60-х годов! Тогда бы совершенно иной была вся экономика нашей страны.
Дорогие друзья, примите самые сердечные поздравления! Я хочу, чтобы у вас всегда в доме было тепло, чтобы были живы и счастливы ваши родные и близкие, ваши дети и внуки. А вы сами всегда были оптимистами, и старались сделать так, чтобы наша Родина, страна наша родная, процветала, опираясь на ту мощь, которая у нас с вами есть. Я имею в виду наш нефтегазовый комплекс.
Владимир Рудаков: Спасибо! Генадий Иосифович, давайте тогда с этого и начнем. А что это за время такое было? Почему у одних в голове, что это застой, а у Вас это время развития?
Генадий Шмаль: Какой застой? Тут цифры говорят о том, что было сделано. Вы назвали некоторые вещи. Что такое Тюмень в 1965 году?
Во-первых, хочу сказать сразу, что в истории нашей страны, Советского Союза и России, да и в мировой истории, не было народно-хозяйственного комплекса, подобного тому, что мы сделали в Тюменской области. Не было, нет и, думаю, не будет! Для того, чтобы было понятно, о чем я говорю, капиталовложения в развитие Западной Сибири в одной пятилетке, возьмем десятую, были больше, чем стоил БАМ, Атоммаш, ВАЗ, Тольятти вместе взятые. А это только в одной пятилетке! А их было вон сколько пятилеток.
Ещё один момент, чтобы вы могли представлять, что это такое. Только один газопровод диаметром 56 дюймов (1420 мм) по своему энергетическому потенциалу равен всем гидроэлектростанциям, построенным в Сибири и на Дальнем Востоке. Один! Это больше, чем вместе взятые Красноярская ГЭС, Братская ГЭС, Иркутская ГЭС, Саяно-Шушенская ГЭС. Один! А мы их построили из Западной Сибири двадцать один! Можете себе представить, какая огромная энергетическая река течет с севера Тюменской области в Центральный район, в том числе и на Запад. Поэтому, что говорить, как мы стояли? В чем застой?
Когда мы стали строить газопровод «Уренгой — Помары — Ужгород», так он назывался, он был предназначен специально для экспорта нашего российского газа. Потребность в Европе была очень велика, и было принято такое решение нашим Правительством, надо построить. Начали мы заниматься этим объектом, и вдруг американская администрация, господин товарищ Рейган объявил эмбарго на поставку нам техники и оборудования для компрессорных станций. Хотя уже были заключены контракты на поставку техники фирмой Caterpillar. Катерпиллар дрогнул, хотя мог бы найти решение, у них свои базы были и в Европе, и в Канаде и т.д. Дрогнул Катерпиллар. И тогда мы обратились к японским фирмам. Они наплевали на санкции, которые объявил Рейган, и поставили нам потрясающую технику. Это, прежде всего, трубоукладчики и бульдозеры фирмы Komatsu, мощные, многие из них до сих пор работают на севере нашей Тюменской области. И экскаваторы, тоже японские, сначала фирмы Kato, потом фирмы Hitachi. И в ответ на эти санкции мы этот газопровод вместо 60 месяцев по нормативам построили за 18 месяцев! То есть, в три с лишним раза сократили сроки строительства. Там были впервые опробованы самые новые, самые передовые и организационные, и технологические решения. Вот что такое застой. Когда мы начинали в Тюмени, я имею в виду тот же 1965 год, страна добывала меньше 100 млрд. кубов газа в год, а сейчас Россия добывает 640 млрд. кубов в год, из них 90% — это газ Ямала.
Но хочу сразу сказать одну вещь, которую я подчеркиваю, причем, это совершенно справедливо. Главную, решающую роль в создании Западно-сибирского нефтегазового комплекса сыграла молодежь. Я это могу подкрепить чем угодно. В качестве иллюстрации можно сказать следующее. Тот же 1965 год. Территория Тюменской области, вместе с округами, естественно, 1,5 млн. квадратных километров. Население 1 млн. человек. Сегодня на этой территории живет 3,5 млн. человек. За это время там появилось 17 новых городов. Вот так мы стояли тогда!
Но с чего начиналось? Ничего же не было тогда. Первая нефть была открыта в 1961 году. Это была, конечно, огромная заслуга геологов, всех геологов. Я почему об этом говорю? Потому что об этом сказал очень уважаемый мною человек, известный в Тюмени, да и не только в Тюмени человек, Эрвье Юрий Георгиевич, начальник геологического главка (мы его звали папа Юра, тогда он был немножко постарше нас). И когда ему ваши коллеги журналисты задали вопрос, кого можно считать первооткрывателем тюменской нефти, он сказал, что, конечно, можно было бы назвать фамилию бурового мастера, который пробурил скважину, которая первой дала нефть, но это будет неправильно. Потому что скважина — это дело случая, пробурил один, мог пробурить другой. Но перед тем, как пробурить, должны пройти геофизики, отстрелять профиль, потом после этого геолог определяет место, где эту буровую поставить. Поэтому первооткрывателем тюменской нефти является весь славный коллектив тюменских геологов! И он был прав, потому что в этом деле, конечно, геологи начинали.
Но базы никакой не было, трудовых коллективов строителей не было. Нужно было кому-то осваивать. Поэтому те первые, кто приезжал в Тюмень, где могли жить? Это палатки, вагончики, землянки иногда. И, конечно, человек, у которого семья, дети малые, куда он мог поехать? Там детских садов не было, школ не было. Поэтому, конечно, на первом этапе упор был сделан на привлечение молодежи, и Центральный комитет комсомола в феврале 1965 года объявил освоение нефтяных и газовых месторождений Тюменской области всесоюзной ударной комсомольской стройкой. И ребята поехали. Причем, было сделано очень правильное направление. В первую очередь за Тюменью закрепили целый ряд пограничных округов. И ребята, которые уже отслужили, им предлагали поехать в Тюмень. И многие из этих пограничников до сих пор живут и работают в Тюмени. А жили-то в палатках.
Я вспоминаю Министра газовой промышленности, а тогда это министерство объединяло и строителей, и газовиков, Алексея Кирилловича Кортунова. Очень колоритный человек, интересный. Герой Советского Союза, полковник. Прошел всю войну. Действительно, при нем газовая промышленность получила хорошее развитие. Когда первый раз приехал в Тюмень, где-то в 1966 год, и побывал у ребят, которые жили в палатке, а на улице мороз -45º или -50º, он сказал: «За то, что вы здесь живете только, вам надо Героев давать, а вы еще кое-что делаете». Поэтому тезис о том, что главную роль сыграла молодежь, — это не просто потому, что я там был первым секретарем обкома комсомола, это действительно факт. Поэтому я считаю, что, конечно, комсомольцам Тюмени нужно поставить добрый памятник за создание этого уникального комплекса.
Владимир Рудаков: Генадий Иосифович, а чем были движимы эти люди? Это же не только идеология и романтика.
Генадий Шмаль: Конечно, как сейчас говорят, мотивации были разные. Могу сразу сказать свою точку зрения. В Тюмени не было равнодушных людей. Кто-то приехал заработать, ведь в то время заработки там были в 3–4 раза выше, чем на Большой Земле за такую же работу. Во-первых, коэффициенты. 1,7, а на Ямале — 1,8. «Полярки»: поработал год, 10% добавка, а на Ямале — через полгода. Поэтому за ту же работу зарплата была значительно выше. Плюс какие-то премии и т.д. Потом, условия, связанные с обеспечением. Страна не жалела ничего тогда. По-возможности. Хотя были и свои проблемы, они довольно долго были, и сейчас, наверное, какие-то есть. Но страна старалась как-то эти вопросы решить. Это — один момент.
Второй момент — это вопросы профессионального роста. Люди росли очень быстро. Человек, приезжающий, который имел высшее образование, инженер или строитель, у нас, во всяком случае, через пару лет, если человек талантливый, мог стать начальником строительно-монтажного управления, а через пять лет — управляющим трестом. И у нас много было фактов, могу и сейчас назвать и назову наверняка, того, что люди достаточно быстро росли. И надо иметь в виду, что и награды были достаточно хорошие, чего сейчас, к сожалению, нет или это практически отсутствует.
Поэтому стимулов было много. Даже ваш брат, журналисты, они приезжали часто туда к нам в Тюмень и рассказывали о тех делах и о тех людях. В свое время была такая радиостанция «Юность». Наверное, некоторые из вас помнят, а если нет, напомню. Это была очень интересная форма в общесоюзном радио с молодежной редакцией, и они делали несколько выездных редакций. Приезжали летом. Им давали пароход. Они брали с собой еще несколько творческих людей, артистов, музыкантов, и они плавали и общались с народом, который там был. Выступали, рассказывали, давали концерты. Потом делали колоссальные репортажи.
Конечно, это тоже большой стимул для людей, если к ним приехал Иосиф Кобзон. Я помню, он по несколько раз в год приезжал в Тюмень. Я с ним познакомился в 1966 году, и мы до сих пор дружим с ним. Ему скоро тоже, кстати, 80 лет будет. Юбилей! Или Ян Абрамович Френкель. Совершенно удивительный человек! И Александра Николаевна Пахмутова с Добронравовым часто бывали. Владимир Шаинский. Много интересных людей. И когда люди видят, что ради них к ним приехали, значит, они здесь чем-то важным занимаются.
Владимир Рудаков: В эти условия.
Генадий Шмаль: В эти условия. Причем, никаких дворцов культуры не было. В лучшем случае, кузов машины с откинутыми бортами, и там давались такие концерты.
Я иногда вспоминаю и, когда мы общаемся с нашими коллегами, говорю: «Да, вы, конечно, много раз слышали Кобзона со сцены Кремлевского Дворца Съездов или других, но мало здесь тех, и, наверное, никого нет, кто бы видел Кобзона, дающего концерт в детском садике города Надыма, когда он полтора часа выступал перед детьми и небольшой частью персонала».
Конечно, то, что было сделано правильно, это то, что был сделан упор на молодых, на молодежь. Я даже не хочу говорить о цифрах и каких-то таких вещах, я хочу сказать о людях. Нефть и люди, газ и люди. И вот в этом отношении Тюмени очень повезло. Руководителей я назвал Вам. Это Эрвье, рядом с ним Фарман Салманов — знаменитый геолог, сам азербайджанец, но всю свою сознательную жизнь прожил в Сибири за исключением последних 15 лет, когда его назначили первым заместителем Министра геологии Советского Союза и до конца своих дней он уже прожил в Москве. Но большую часть он прожил там, где много сделал, и это — Тюмень. Там же был очень интересный человек — Ровнин Лев Иванович. Недавно он, к сожалению, ушел из жизни. Он был главным геологом нашего тюменского главка, а потом 17 лет был Министром геологии России. Вот такие люди! Среди них буровая бригада Николая Глебова. Коля Глебов, как я его зову, уже сейчас тоже пенсионер. Герой Социалистического Труда. Его бригада принимала участие в открытии очень многих месторождений, и среди них — Уренгойское месторождение.
Вот такой элементарный случай. Экспедиция, которая открыла Уренгой, она до этого была в другом месте, передислоцировалась в поселок, который назывался Старый Уренгой. Когда переехали, были только вагончики и палатки. Начали строить дома, двухэтажные деревянные дома. По тем понятиям, в Сибири это было роскошью. То же самое примерно, что и люкс-отель «Метрополь» в Москве. Поспорили, что будет раньше, месторождение или дом. Месторождение открыли раньше. Это — знаменитое Уренгойское месторождение, самое крупное в то время месторождение на земном шаре. А что касается Тюмени, то это и сегодня самое крупное месторождение с запасом газа около 12 трлн. м³. Это ни о чем не говорит, может быть. Но одной скважины, которая была пробурена в Уренгое и которая давала 1,5–2 млн. м³ газа в сутки хватило бы, чтобы отопить средний город в 100 тысяч жителей. Это — один момент. Второй момент, который мне запомнился очень. Начали строить дома. Построили. Начальник экспедиции Иван Яковлевич Герия и его главный инженер последними переехали из вагончиков в эти благоустроенные по нашим понятиям дома. Сегодня это возможно? Те, которые говорят, что застой был, и все прочие, надо было бы их туда послать, чтобы они посмотрели, как это было.
Да и сейчас люди там работают очень интересно. Возьмем нефтяников. Вы знаете, их много, и обо всех рассказывать не хватит не только этого эфира, но и многих других. Но о некоторых не могу не сказать. Это — Виктор Иванович Муравленко, нефтяник, который приехал туда из Куйбышевской области. Возглавил главк, который был тогда создан, и сумел настроить всех на очень интересные дела. При нем были колоссальные темпы роста в год. Мы в отдельные годы приращивали по 25–30 млн. тонн добычи нефти. И я помню еще перед началом, в 1966 году, орган лондонских биржевиков, «Файнэншл таймс», писал, что вот русские называют какие-то цифры запасов и добычи, посмотрим, что они сделают через 5 лет. А через 5 лет, уже в 1970 году, добыча нефти в Западной Сибири составила более 31 млн. тонн. Таких темпов вообще не было нигде, а там, в этих условиях было.
Интересных историй было много. Но я бы так сказал, Тюмень была полигоном поиска самых разных новых технологических решений. Самое элементарное, казалось бы, и это было одно из первых предложений Виктора Ивановича, — так называемые «ледовые дороги». Чтобы было понятно, территория Тюмени это примерно 80% болот, озер и т.д. Дорог же никаких не было. Поэтому можно было проехать только зимой, когда главный строитель — мороз делает мосты, делает зимники и т.д. Так вот, первое, что сделал Виктор Иванович, предложил начать строить «ледовые дороги». Пока зимник есть, здесь бросали всякие ветки, порубочные остатки и поливали водичкой. И так каждый день. Мороз хороший. И по этим дорогам, если раньше можно было уже в мае кончать поездки, то по ним работали до конца июня, а то ещё и июль прихватывали. Масса было интересных вещей. Виктор Иванович сам по себе был великолепный инженер. У него был прекрасный помощник — его главный инженер Владимир Филановский, действительно выдающийся человек.
Вообще, мне повезло на людей. Вчера, когда меня поздравляли мои коллеги с моим первым серьезным юбилеем, я им говорил: «Вы знаете, мне повезло, что я вытащил, наверное, счастливый билет, что оказался в нужном месте и в нужное время. И все, что я имею, это, конечно, мне дала Тюмень». Наверное, не только Тюмень, а вообще новые районы и те стройки, о которых песни сочиняли. Я имею в виду те же гидроэлектростанции. Новые регионы, новые районы они воспитывают совершенно нового человека, человека с новыми качествами. Я думаю, что одно из таких качеств — психология победителей. Мы не могли проиграть!
Я назвал Вам пример того же газопровода Уренгой — Помары — Ужгород, но это лишь один, а таких всего было построено двадцать один. А сколько мы сумели обустроить месторождений! Возьмите Ямбург, Ямбургское месторождение, которое одно время было самым крупным из всех, которые были в стране, а вообще в таких условиях мало кто строил, это уже далеко за полярным кругом. И вот мы построили первый комплекс, промысел очень большой, но почему-то под названием УКПГ-2. Это так называется: установка комплексной подготовки газа. Это — огромный завод в тундре, который имел мощность 26,5 млрд. м³ газа в год. И мы его построили. В 1985 году мы туда притащили первые блоки, а в 1986 году этот промысел уже давал газ. И это сделали меньше, чем за год, хотя в лучших условиях таких, как Узбекистан, 2–3 года уходила на подобный промысел, который по мощности в 2–3 раза меньше.
Это касалось и многих других дел или каких-то новых технических решений. Было открыто интересное месторождение Самотлор. Хорошее месторождение, интересное. Я назвал свою книгу «Лёгких времён не бывает». Действительно, у нас и легких месторождений не было. Казалось бы, вот Самотлор. Интересное месторождение с запасами 3 млрд. извлекаемых тонн. 80% это — озеро, а 20% — болото 1 категории. Как его осваивать? Были разные предложения: давайте прокапаем каналы или осушим. Но это невозможно было осушить, это пожароопасно. А потом возникла идея, даже сейчас трудно сказать, кто был первым, а почему бы нам не намыть эти острова? Тем более, что в Тюмени было несколько организаций, которые занимались так называемым гидронамывом. Это специальные снаряды, которые берут со дна реки или со дна озера и намывают. Мы намыли эти острова, к ним намыли дороги. Поставили там буровые установки и начали бурить скважины, наклонно направленные. Вначале это было 8–10, а потом до 40 скважин. С одного острова, с одного места! Естественно, очень интересно получилось. И это был самый экономичный выход из положения.
Один момент, о котором не могу не сказать. Ну, во-первых, еще на этапе поиска было очень много противников, которые говорили: «Да нет там, в Сибири, никакой нефти и никакого газа». Открыли месторождение и опять говорили некоторые ученые и госплановские работники: «Тюменцы разорят страну. Будет очень дорогая нефть и газ». Могу сказать, что уже примерно на третий год с начала добычи стоимость тюменской нефти была ниже средней отраслевой. По газу потребовалось времени больше, лет пять, когда вышли уже на серьезные объемы. Но сам факт! Конечно, освоение Самотлора дало колоссальный экономический эффект.
И тут тоже люди все решают. Почему? Как раз когда начали уже заниматься обустройством Самотлора, я уже работал в обкоме партии, вторым секретарем обкома, и в те годы, наверное, был самым молодым секретарем, приехал Министр Шашин Владимир Дмитриевич. Для меня он — идеал Министра. Профессионал, знающий, умеющий, и интересный человек сам по себе. Вот такой пример был с ним. Надо было рассмотреть и принять схему разработки этого месторождения, Самотлора. Министр приехал уже с какими-то предложениями, для этого же целые институты работают. Рассматривают эти предложения, обсуждают. В Тюмени тогда уже был институт — Гипротюменнефтегаз, главным инженером там был Яша Каган, потрясающе талантливый инженер, который, к сожалению, недавно ушел из жизни. И тюменцы вдруг выступили с альтернативным предложением. Министр послушал, но уехал все же со своим мнением. Но видно что-то осталось. Он вызывает тюменцев в Москву. Они походили по главкам, по институтам, собираются у Министра, докладывают все. Министр пока остается при своем мнении. Ребятам сказали: «До свидания!», отметили командировку, и они поехали. А через 5 дней получают приказ, подписанный Министром, где все их предложения были поддержаны. Скажите, сегодня какой-нибудь Министр способен на это?
Это я говорю к тому, что творческая мысль там была всегда на очень высоком уровне и всячески поддерживалась. Мы поддерживали и у себя, в обкоме комсомола. Было много интересных вещей. В том числе, начали проводить конференции молодых ученых и специалистов. А получилось так. Я только приехал, семьи еще не было, она была в Москве. Вечером сижу, часов в 8–9 вдруг стук, заходит человек, молодой по тем временам, немножко постарше меня. Знакомимся. «Меня зовут Григорий Острый, — говорит он. — Ты знаешь, секретарь, я подумал вот о чем. Надо нам как-то разбудить творческую активность людей, в том числе, на трассах, везде. Давай начнем у себя проводить конференции молодых ученых, специалистов, как мы у себя в Новосибирске». А он одно время работал там и жил в Академгородке. Он предложил посвятить эти конференции вкладу людей ко дню рождения Ленина, к 22 апреля. И мы начали, и первую конференцию провели в 1966 году. На ней было всего 60 докладов, но народу собралось много. На этой конференции выступил первый секретарь обкома партии Борис Евдокимович Щербина с докладом об итогах XXIII съезда партии. Мы привлекли академиков, и приехал академик Трофимук из Академгородка, приехал академик Аганбегян Абел Гезевич.
Могу сказать, что после этой первой конференции потом многие ребята стали докторами наук, некоторые из них стали крупными руководителями. Вот вчера мы встречались с очень интересным человеком, Никоненко Иваном Спиридоновичем. Герой Социалистического Труда. Он был лауреатом первой нашей конференции. Он тогда возглавлял наш маленький первый промысел на Пунге. Прошел путь Надыма, а потом долгие годы был Генеральным директором «Уренгойгазпром». Это при нем это месторождение давало 280 млрд. м³ газа в год. Когда люди приезжали с промыслов и видели, что перед ними выступают и входят в состав жюри академики. Это заставляло работать. И этот компьютер (голова) должен был работать хорошо, и он работал действительно хорошо.
И я неслучайно говорю, что Тюмень в то время была действительно полигоном поиска, поиска новых организационных, технических и технологических решений. Говоря «Тюмень», я имею в виду всю Западную Сибирь. Именно там родился очень интересный метод — так называемый комплектно-блочный метод строительства, который позволил нам значительно сократить сроки строительства. Как раньше строили, везде, и на Большой Земле? По кирпичику. Там это не проходило. Во-первых, попробуй, завези туда столько кирпича! Поэтому молодые специалисты, ребята, подумали и предложили другой вариант. Надо создавать в Тюмени блоки, технологические или полные, и уже потом везти туда. Я потом командовал одно время этих объединением. Оно называлось Сибкомплектмонтаж.
Но это было потом, а начиналось все в маленьком управлении СУ-19, которое занималось сантехническими делами. Но люди творческие, и начали заниматься именно этим вопросом. Их очень поддержал Юрий Петрович Баталин, главный инженер Главтюменьнефтегазстроя. Инженер от Бога! Чтобы было понятно, он потом стал председателем Госстроя Советского Союза. Ему бы в этом году исполнилось 90 лет. Не дожил, к сожалению. Он опекал этих ребят, а обком комсомола, где я был первым секретарем обкома, всячески поддерживал, и мы очень многое сделали в этом отношении. Более того, это был единственный случай в истории нашего молодежного движения — комсомола, когда были созданы комсомольско-молодежные строительно-монтажные тресты.
Владимир Рудаков: Генадий Иосифович, разрешите я Вас перебью?
Генадий Шмаль: Да-да.
Владимир Рудаков: Скажите, пожалуйста, а когда начинается упадок отрасли? В 70-е? Когда Вы почувствовали изменения?
Геннадий Шмаль: Ну, такого упадка серьезного не было. Спад в добыче нефти и сейчас имеет место. Но это — удел всех нефтяных регионов. Вначале начинаем с нуля, есть рост, потом «полочка», а потом снижение. Это — жизнь месторождения.
Владимир Рудаков: Но я имею в виду упадок не собственно технологический, а упадок в отношении, скажем, государства к отрасли. Когда начало рушиться это движение комсомольское? Когда упал энтузиазм? Когда ресурсные возможности государства обеспечивать отрасль стали снижаться? Когда Вы это почувствовали?
Генадий Шмаль: Знаете, начиная с самого первого дня, у нас всегда был дефицит всего. И темпы развития нефтяной и газовой промышленности зависели от того, сколько государство могло выделить ресурсов, цемента, труб, металла, тракторов, машин и т.д. Но темпы были очень высокие достаточно долгие годы. Я думаю, что с началом перестройки перестало доминировать понимание того, что мы — тюменцы нужны для дела. Это, к сожалению, очень плохо. И за этот период мы очень многое потеряли. Даже не в объемах добычи, и не это главное. Мы потеряли понимание людьми своей роли в том или ином производстве. Это было самое главное. Этот болтун, который пришел тогда к власти… Вначале была эйфория, что он без бумажки может говорить полтора часа и т.д., а потом, когда проанализировали, что было сказано, то оказывалась «пустышка». Много там было нелепостей. И, конечно, это и выборность директоров, управляющих трестами. Для того, чтобы это можно было сделать, нужно, чтобы коллектив был настолько зрелый, чтобы он выбирал не удобного, а талантливого руководителя.
Владимир Рудаков: А были эксцессы в связи с этим?
Генадий Шмаль: Конечно, миллион было. Когда вместо одного управляющего ставили совершенного неумеху, и трест через короткое время разваливался. Это касалось и заводов. Даже у нас, в нашей системе, это было, но все же мы старались держать, и держали довольно долго, пока не пришел второй разрушитель. Я имею в виду Ельцина, который очень много вреда сделал именно с точки зрения экономики. Все остальное Вы знаете, как историк. Я читал о том, что за постсоветский период мы в экономике потеряли в 2 раза больше, чем за всю Великую Отечественную войну. Но наш нефтегазовый комплекс один из немногих, наверное, комплексов в системе нашего народного хозяйства, сумел сохраниться.
Владимир Рудаков: А за счет чего?
Геннадий Шмаль: За счет того, что люди были такие. Я просто горд тем, что среди моих сверстников были такие люди, как Гагарин, как Артур Чилингаров. Одно время вместе с ними мы были членами Центрального комитета комсомола. Такие люди, как наши тюменцы, которых я уже назвал. А здесь в свое время — Виктор Степанович Черномырдин, с которым мне пришлось рядом трудиться, Рем Иванович Вяхирев. Именно они обеспечили сохранность газовой отрасли, которая на определенном этапе как раз и послужила, если хотите, якорем, который не дал сорваться этой лодке совсем.
Нефтяники не смогли сохраниться так, и поэтому был резкий упадок добычи нефти. Было время, это где-то 1988 год, когда Россия добывала 573 млн. тонн в год. А упали потом до 300 млн. тонн в год. Потом уже потребовались большие усилия для того, чтобы иметь сегодняшний уровень добычи — 547 млн. тонн в год. Это достаточно хорошие цифры. Но для этого была нужна серьезная большая работа, в том числе полная реструктуризация нашей нефтяной промышленности, создание крупных вертикально-интегрированных компаний. Первой такой компанией стала компания «ЛУКОЙЛ». В прошлом году мы отметили 25 лет этой компании. А вслед за ней пошли и целый ряд других.
Сегодня можно сказать, что наш нефтяной комплекс работает нормально, устойчиво, и те санкции, о которых мы тут вспоминали с Вами, они пока существенного влияния не оказали. Не оказали потому, что в те годы, о которых мы с Вами говорим, мы работали без всякого зарубежного оборудования, хотя какое-то, конечно, оборудование и использовали. В основном упор был на собственные силы.
Я помню, когда мы начали осваивать Медвежье газовое месторождение — это первое месторождение в Заполярье, то использовали технологию французскую, особенно по подготовке газа, осушке газа и т.д. А уже в Уренгое мы работали в основном по нашей технологии и на нашем оборудовании.
Владимир Рудаков: А сейчас?
Генадий Шмаль: Сегодня, конечно, какого-то однозначного ответа дать не могу. Если взять трубы, то сегодня мы можем все трубы делать у себя. А было время, то же начало 80-х годов, когда мы каждый год по миллиону тонн покупали трубы у компании Mannesmann, особенно трубы большого диаметра (1420 мм). Хотя такие трубы делали и у нас в стране. Я имею в виду Харцызский трубный завод. Сегодня наши российские заводы полностью обеспечивают потребность газовой индустрии в таких трубах. Ну и во всех других. Я думаю, что на 90% мы можем себя обеспечить трубами, только за исключением каких-то уникальных труб из золота или серебра. А так все можем делать сами.
Уренгой уже полностью на собственном оборудовании. Ямбург уже полностью на своем оборудовании. Но тогда у нас было свое мощное нефтехимическое машиностроение. Было интересное министерство — Минхиммаш СССР. Там был Министр Брехов Константин Иванович. Поэтому мы это министерство называли Минбрехмаш. Они решали все проблемы, которые были. Причем, когда мы начали заниматься комплектно-блочным методом, мы поставили перед машиностроителями задачу: «Ребята, нам не нужны громадные машины. Давайте думать о том, чтобы наше оборудование было как можно компактнее».
Вот тогда строили мы запорный кран диаметром 1400 мм. Японский кран весил 12 тонн, а наш 36 тонн. Сегодня наши заводы делают краны не хуже японских. Продвинулись очень. Поэтому не случайно многие на разных форумах и выставках прямо говорят: «Спасибо Обаме за санкции!». Потому что наше Правительство наконец-то обратило внимание на развитие нашей промышленности, в том числе и машиностроения.
И вот сегодня могу сказать, например, у нас есть очень интересная компания «Транснефть», которая обеспечивает более 90% перекачки нашей нефти и большую часть нефтепродуктов. Так вот они сегодня зависят от экспорта на 8%. Все остальное, 92%, — это наше. У компаний нефтяных, конечно, такого нет. Я думаю, что сегодня зависимость есть, и она составляет порядка 50%. От чего есть зависимость? Это, прежде всего, программное обеспечение, вопросы автоматики, телемеханики. Дело в том, что в свое время, когда мы строили, когда не было своего оборудования, посчитали возможным закупить. Мы и сегодня не ставим задачу на 100% отказаться от импорта. Это невозможно. Например, если вам нужно сделать одну бутылку, вы же не будете для этого строить завод, легче эту бутылку купить. Так и здесь. Я считаю, что 20% импорта — это оптимальный случай. Думаю, что году к 2022, а может быть и чуть раньше, мы к этому придем.
По санкциям это отдельный вопрос, но там есть один момент, который меня волнует, беспокоит. Это — финансовые санкции. Дело в том, что мы, я имею в виду — страна, добывая столько нефти, и имея огромный экспорт и получая за счет нефти и газа многие сотни миллиардов долларов, растратили их не по уму. Мы не сумели создать хорошую банковскую систему. Ее нет. Ну что это за банки? Для того, чтобы кредит взять, это надо идти на 15–20% и то дают его на три года. За это время можно колготками торговать, а наши объекты построить просто невозможно. Каждый объект имеет инвестиционный срок минимум 12–15 лет и окупаемость такую же. Считайте, что нам нужен кредит на 30 лет, а нам дают на 3 года. Это совершенно не реально!
Я уже как-то говорил, что один из главных капиталистов прошлого века, Генри Форд, писал о том, что если банкир устанавливает процентную ставку 6%, его надо расстреливать. А у нас? Вопрос о финансовых санкциях — это наиболее уязвимая проблема из всех, которые есть. Они не влияют на сегодняшнюю ситуацию. Но если мы сегодня не пробурили скважину, то мы из нее не добудем нефть и через 3–4 года. А это может сказаться на ситуации. Если мы сегодня не провели реконструкцию какой-то компрессорной станции, то она может дать нам отказ через 3–4 года. Этот вопрос очень беспокоит всех. Тем более, что в принципе мы постоянно недофинансируем нашу нефтяную промышленность.
Вот вам простой мужицкий счет. Я как-то посчитал, что в мире на 2014 год на бурение и добычу нефти и газа было потрачено около 640 млрд. долларов. Добыли примерно 4,2 млрд. тонн нефти и примерно 3 млрд. м³ газа. Получается примерно 80 долларов на тонну нефтяного эквивалента. А у нас? А мы больше 40 долларов ни разу не вкладывали. Конечно, это отдельный и большой вопрос о том, что вся наша налоговая система для нефтяного и газового комплекса совершенно не эффективна и не стимулирует развитие. Но это — совсем другой вопрос. Давайте вернемся к нашим тюменским делам.
Владимир Рудаков: Геннадий Иосифович, у наших коллег, которые сегодня присутствуют в студии, есть вопросы, и они хотели бы их задать. Давайте дадим им такую возможность.
Генадий Шмаль: Давайте попробуем.
Денис Захаров: Слушая про романтику первых лет освоения Тюмени, мне вспомнилась песня Высоцкого: тюменская нефть, две канистры, высокий кабинет. Это про кого песня? Есть ли у нее реальный прототип?
Геннадий Шмаль: Думаю, что вряд ли. Хотя он там и не был, он встречался здесь в Москве с человеком, о котором я вам говорил. Это — Фарман Салманов. Он тогда возглавлял одну из экспедиций, так называемую Правдинскую экспедицию. Я думаю, что после разговора с ним и родилась эта песня. У Высоцкого ведь есть несколько таких песен. Одна про геологов, а вторая уже про тюменскую нефть.
Владимир Рудаков: Геннадий Иосифович, обычно, когда деятели культуры приезжают на производство, это всегда порождает какие-то истории, байки. А есть какие-то истории и байки о встречах каких-то известных деятелей культуры с нефтяниками? Были ли какие-то случаи, которые стали местной легендой?
Геннадий Шмаль: Таких историй было много. Ян Абрамович Френкель. Я его очень уважаю и люблю. Действительно, это был выдающийся композитор. Когда он был, родилась песня о геологах.
Говорят геологи-романтики
Только это, братцы, ерунда
Вы её попробуйте достаньте-ка
Догадайтесь, где она руда
Не просто себе бродяги
Таёжные чудаки
Геологи-работяги, искатели-ходоки
К сожалению, Пахмутова к нам приехала уже достаточно поздно, и не смогла написать такую же яркую и интересную песню. Хотя были и наши песни неплохие. Те же «Нефтяные короли». Потом еще целый ряд песен.
Кстати говоря, чтобы было понятно, первое выступление нашей Примадонны — Аллы Пугачевой, состоялось в Тюмени, а если быть точным в городе Правдинске, куда она приехала на слет молодых геологов в 1967 году. У меня есть даже фотография, где она стоит еще совсем молодая, худенькая. Много было интересных людей, которые приезжали. И разные были моменты.
Вы знаете, я с очень большим уважением относился к Роберту Рождественскому, который тоже у нас бывал. Я считаю, что из всех шестидесятников он был наиболее гражданственным человеком, любил Родину, и у него были великолепные песни.
Много интересных людей побывало на тюменской земле. Какие-то анекдотичные вещи не очень запоминаются. Поэтому я обычно на это не обращал внимания. Важен был сам факт приезда. Сначала были приезды, а потом — целые фестивали. Специальные выезды отдельно писателей, отдельно музыкантов. К нам приезжал Большой Драматический театр из Ленинграда, когда там был еще Лебедев.
Тогда существовало совершенно идиотское правило — нельзя строить дворцы культуры. Кому-то пришла в голову мысль о том, что нужно экономить. Но ведь там в этих условиях жила в основном молодежь. Чем ей заниматься? Вышли из положения очень просто. По титулу это был теплый склад, а на самом деле это был Дом культуры для строителей в Сургуте, в Нефтеюганске, в Нижневартовске. И это проходило, потому что люди понимали.
Был очень интересный человек Зотов Михаил Семенович, который возглавлял Промстройбанк СССР. Входили в положение. И хотя это было нарушением, можно было в тюрьму загреметь за это, но люди понимали. Пожалуй, первый Дворец культуры, который мы построили с разрешения, это был Дворец нефтяников в Тюмени, а потом был Дом культуры геологов. Тогда Фарман Курбанович Салманов лично поехал к Алексею Николаевичу Косыгину и выбил такое разрешение.
В Нижневартовске до сих пор Дом культуры действует под названием «теплый склад». Там было много выступлений. А многие артисты выступали и на буровых. Казалось бы, коллектив буровой 20–30 человек, но люди ехали, выступали, и это было колоссально. У меня есть фотография, когда огромный десант ученых-академиков приехал на нашу тюменскую землю. Это — академик Борис Евгеньевич Патон, он жив и на будущий год ему исполнится 100 лет. Надеюсь, что он доживет до этого времени. Академик Некрасов, академик Трофимук.
Когда мы говорим о факторах такого быстрого создания нефтегазового комплекса в Западной Сибири, то их много. Я сказал о молодежи. Второе — это программно-целевое управление, когда для Тюмени не жалелось ничего. Более того, единственный случай в истории нашего планового хозяйства, когда Западносибирский комплекс в народнохозяйственном плане был выделен отдельной строкой. Это о многом говорит. Поэтому был целый десант академиков. А где они были? В Надыме, в Нижневартовске. Опора на науку — еще один из факторов. В этом отношении была очень хорошая связь с Сибирским отделением Российской академии наук. И многие сибирские академики большую часть времени проводили не в своих академических кабинетах и лабораториях, а на промыслах Западной Сибири. Они знали, понимали, давали рекомендации. Это то, чего сегодня нет.
Знаете, мне в жизни повезло. Я встречался с такими выдающимися учеными, как академик Келдыш. Я помню его потрясающие выступления. С академиком Александровым даже водку пили в Нижневартовске, когда он приезжал. У нас был в гостях Евгений Павлович Велихов, тогда еще совсем молодой. Еще членом-корреспондентом он приехал к нам и выступил на одной из наших конференций.
Конечно, опора на науку дала большой результат. Во-первых, мы подрастили свои научные кадры, а во-вторых, все предложения, которые давались, мы старались исполнить. Тогда наша АН СССР с точки зрения техники и технологии была истиной в последней инстанции. Если возникал какой-то сложный вопрос, который нельзя было решить на месте, в Госплане, везде, подключали Академию наук. А сегодня? Что сегодня мы сделали из нашей Академии наук? Нам надо возрождать академическую науку, потому что без этого дальнейшее движение вперед, в том числе в вопросах нефти и газа, не возможно.
Владимир Рудаков: Я хотел спросить об одном человеке, который был Вашим непосредственным начальником и, я думаю, и другом. Это — Борис Евдокимович Щербина.
Генадий Шмаль: Для меня это комиссар. Его инициативой было то, что я попал в Тюмень. Потому что, когда началось это освоение, Борис Евдокимович позвонил тогда первому секретарю ЦК комсомола Павлову Сергею Павловичу, и сказал, что нужно немножко укрепить руководство тюменского комсомола. Тогда было привычной практикой направлять из ЦК комсомола на места. Витя Поляничко поехал в Челябинск, Гена Куцев в Иркутск и т.д. Выбор пал на меня. У меня до этого был опыт работы в Березняках в Пермской области.
Я сразу почувствовал удивительно серьезное отношение к молодежи со стороны самого Щербины и всего обкома партии. Он не пропускал ни одного нашего мероприятия. Пленумы, конференции, наши технические конференции, на которых он выступал.
В 1966 году в ноябре месяце мы проводили первое совещание молодых нефтяников, геологов и строителей. Борис Евдокимович, естественно, присутствует. Присутствует бюро обкома партии в полном составе. На это совещание приехал Министр газовой промышленности, о котором я говорил, Алексей Кириллович Кортунов, и сделал основной доклад о роли молодежи в освоении нефтяных и газовых месторождений. Со вторым докладом выступал я как первый секретарь обкома комсомола.
На этом совещании выступил очень колоритный человек, он был сам из Харькова, из студенческого отряда, и предложил, давайте мы создадим комсомольско-молодежное строительно-монтажное управление. Это был 1966 год, а в 1967 году 1 марта министр издал приказ о создании такого управления, которое начало строить поселок Светлый для Пунгинского газового промысла. Есть даже фильм об этом, он так и называется «Улица надежд». И ребята построили этот поселок, который в то время был лучшим поселком на севере Тюменской области. Этот пример показал, что может сделать молодежь, если ей доверяют. Хотя, когда начинали, кроме топоров ничего не было. Но построили дома, построили тротуары. Даже построили сами по своему проекту кафе и назвали «Комарик», и все мероприятия проводили там. Потом уже, спустя несколько лет туда приехал первый секретарь ЦК комсомола Евгений Михайлович Тяжельников, вместе с ним был космонавт Волынов, известный спортсмен Валера Попенченко. И тоже Борис Евдокимович Щербина летал вместе с нами. Он постоянно держал руку на пульсе. Ну, иногда, конечно, доставалось нам. Почему? Вот мы вспомнили Высоцкого. У нас в гостях было много людей. И Визбор к нам приезжал, и Александр Городницкий несколько раз был по нашему приглашению. Как-то я пришел к Борису Евдокимовичу и говорю: «Вы знаете, вот есть предложение Высоцкого позвать». Но он не порекомендовал тогда, ведь бывали разные времена.
В этом году мы отметили 50 лет нашему очень интересному клубу, который называется «Антей». Я был как раз у истоков его создания. Как-то вечером в конце 1966 года приходят ко мне вечером двое ребят и говорят, что они хотят создать клуб культуристов. В то время слово «культуризм» было хуже, чем любое матерное слово. Но я подумал, почему нет, ведь ребята делом хотят заниматься. Пошел посоветоваться с Борисом Евдокимовичем. Говорю, что вот такое дело, я сам занимался спортом, знаю хорошо это дело. Он говорит, ну что, дело хорошее, но вы не называйте его культуристским клубом, назовите как-то по-другому. Так появился атлетический клуб «Антей», который в этом году отметил свои первые 50 лет. Среди тех людей, которые есть там, десяток чемпионов мира, девчата правда все, чемпионки Европы, России и т.д. Ребята чуть слабее. Но, тем не менее, по-моему сегодня в клубе 2,5 тысячи человек. У них три зала в Тюмени, а начинали с подвала в доме, который строил один из наших ребят. Я попросил дать им в подвале 50 квадратных метров. Вот так начался клуб «Антей».
У нас было много объединений, например, объединение «Зоркий глаз», которое объединяло ребят, которые любили фотографии. Был специальный клуб для трудных подростков.
Борис Евдокимович всегда все знал, меня поддерживал, но другом моим он не был. Он был моим комиссаром. Человек он был очень сложный и никого к себе близко не подпускал. Но могу сказать, что уже потом, когда я уже был у него заместителем Министра, потом первым заместителем Министра, он всегда меня поддерживал. Я люблю баню, и когда есть такая возможность, обязательно иду в баню. А в Сибири это принято. Я ни разу с Борисом Евдокимовичем в бане не был, хотя со многими секретарями и министрами не раз бывал. Потом его сменил Богомяков Геннадий Павлович, и он любил баню.
Борис Евдокимович, конечно, это совершенно уникальный человек. Он был государственником, для него, как и для многих из нас, главным был девиз «Жила бы страна родная, и нету других забот». Ушел из жизни, не оставив никакого наследства, ни машин, ни дач, ничего.
Владимир Рудаков: У коллег есть еще вопросы.
Генадий Шмаль: Пожалуйста.
Денис Захаров: Вы несколько раз говорили о том, что темпы освоения были очень высокие, что делалось все очень быстро, но в результате не всегда выбирались оптимальные технологические схемы. Например, Самотлор стал очень быстро обводняться, гораздо быстрее, чем ожидалось. Экологические проблемы тоже возникали из-за того, что не всегда весь комплекс был готов к началу пуска. Почему так спешили? Куда бежали?
Геннадий Шмаль: Скажу, куда бежали. По поводу Самотлора Вы совершенно правы. Кстати, тюменские нефтяники настаивали на более разумном освоении Самотлорского месторождения. Но было и есть министерство, хотя и в министерстве были люди, особенно Шашин, когда был Министром, которые считали, что такими темпами развивать нельзя. Но был еще Госплан и был ЦК. Когда нужно было что-то сделать, тот же Алексей Николаевич Косыгин, которого я безмерно уважаю, звонил Виктору Ивановичу Муравленко и говорил: «Виктор Иванович, добавь к плану 1,5–2 млн. тонн нефти. Надо продать, и на это дело купить немножко мяса, масла…». Нужды страны заставляли. Не от хорошей жизни, я думаю, заставляли вот таким образом осваивать. Конечно, проще было бы лучше осваивать месторождение Самотлор, которое еще сегодня имеет 1 млрд. извлекаемых запасов нефти. Но надо и сегодня над этим работать. Кстати, одно время был проект совместно с иностранцами, я имею в виду соглашение о разделе продукции (СРП), которое почему-то потом не состоялось.
Конечно, такие вещи были, и с точки зрения экологии тогда на это особого внимания не обращали. Огромные объемы попутного газа сжигались. Именно тогда было принято специальное постановление, которое позволило нам построить целую серию заводов: четыре в Нижневартовске, два в Белозерном, в Сургуте и т.д. Тогда уровень использования газа был более 82%. Потом мы упали до 70%. Сейчас только подтянулись и имеем в среднем по стране, наверное, 85-86%. То есть мы и сегодня еще 14–15 млрд. кубов попутного газа сжигаем. А это, вообще говоря, варварство.
По идее, прежде, чем начать разработку месторождения, нужно создать всю инфраструктуру по сбору газа, по его утилизации, использованию. К сожалению, этого не было. Но ведь дорог не было даже на первых порах. Поэтому о чем мы говорим? Городов не было, а нефть-то уже добывали. Она нужна была для государства. Знаете, иногда эти вопросы были главенствующими среди всех. Что касается всех остальных вопросов, то они уходили на второй план. И другого пути, я считаю, просто не было.
Владимир Рудаков: Геннадий Иосифович, в завершение я позволю себе задать человеческий вопрос. Комсомольская Ваша активность при Вас. Нефть и газ занимают, я думаю, большую часть времени, когда Вы размышляете. Чем Вы сейчас живете?
Геннадий Шмаль: Есть очень много проблем. В нашем нефтегазовом деле проблем меньше не стало. Будущее развитие нашего государства, нашей страны под названием Российская Федерация, в ближайшие 50 лет связано с нефтью и газом. Хотим мы этого или не хотим. У нас есть некоторые горе-экономисты, типа Кудрина, которые говорят о ресурсном проклятье, нефтяной игле. Ничего в этом деле не понимают, и так называют. Возьмите Норвегию, она рядом с нами. В их ВВП нефть и газ занимают 36%. У нас они занимают меньше 20%. Там никто не говорит о нефтяной игле.
Еще раз подчеркиваю, будущее зависит не от сегодняшней ситуации, не от сегодняшней цены, будущее зависит от того, какие новые технологии мы используем, какие новые регионы мы сможем поставить на службу, и какие кадры придут у нас.
Итак, четыре кита, на которых держится наш комплекс. Первый кит — запасы, не ресурсы, которых у нас огромное количество, а именно запасы. Мы говорим, на шельфе у нас сто с лишним млрд. нефтяного эквивалента. Но это — ресурс, а запасов сколько? Но, может быть, 2–3 млрд. есть.
Ресурс от запаса отличается тем, что для того, чтобы получить запас, нужно пробурить скважину, и не одну, а несколько десятков, сотен, определить, какой там пласт, какое месторождение, какая пористость, проницаемость, состав нефти, и сказать, что здесь есть запасов столько-то и столько-то.
В советское время мы в одной только России бурили разведывательных скважин более 7 млн. метров. А сейчас больше 1 млн. метров не бурили ни разу за последние 20 лет. Откуда же будут эти запасы? Тут тоже мне понравился термин одного моего коллеги, который говорил: «Вы знаете, есть оценки официальные, а есть оценки профессиональные». Вот официальная оценка: Министр докладывает Президенту, что в 2014 году прирастили 640 млрд. тонн нефтезапасов. Это официально, а профессионал что говорит? 350 млрд. тонн нерентабельны, 100 млрд. малорентабельны. Что остается? Это надо всегда различать, потому что часто наши чиновники докладывают руководству страны не то, что есть на самом деле, а то, что от них хотят услышать. Поэтому одна из бед, которые меня волнуют, в том, что людям надо научиться говорить правду. Это раз. Второе — надо научить власть слушать собственный народ. Вот мы — ветераны, мы люди самодостаточные, нам ничего не надо, все вроде есть. То, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы как-то сделать лучше.
Вот пару лет назад наш Министр, издал приказ и создал Совет ветеранов нефтегазовой отрасли и поручил мне его возглавить. Есть у нас активные люди, и когда мы собираемся, мы говорим работникам министерства, как им надо работать, на что надо обращать внимание. Всегда это происходит в достаточно жестких условиях, потому что нам терять нечего, и мы у них ничего не просим, ни добавки, ни пенсии, ничего. В этом вопрос — научить власть работать. А таких людей много, не только у нас. Посмотрите у тех же энергетиков, машиностроителей, геологов.
Сегодня у нас до сих пор, к счастью, жив один из последних Министров геологии Советского Союза Козловский Евгений Александрович, высочайшего уровня специалист. И он все время поднимает вопросы о том, как надо, как надо заниматься геологией.
Мы угробили нашу российскую геологию. Петр I 300 с лишним лет назад первый издал указ о создании «Приказа рудокопных дел» и начал заниматься геологией. Ленин в 1921 году, когда, казалось бы, шла гражданская война, написал директиву о соответствующем развитии. У нас же сегодня никто в стране не отвечает за обеспечение запасами нашего народного хозяйства. А вот когда было министерство геологии, первым пунктом было записано, что министерство геологии Советского Союза отвечает за обеспечение народного хозяйства полезными ископаемыми. Сегодня ни в одном положении вы не найдете такого пункта. Поэтому, конечно, есть много вопросов, которые нас не могут не волновать.
Одно из самых слабых мест сегодня — уровень управления нашей экономикой. Очень много дилетантов, людей, которые ничего не понимают. Как говорит один мой близкий товарищ, нашествие дилетантов страшнее саранчи.
Владимир Рудаков: Геннадий Иосифович, спасибо Вам огромное за ответы.
Я напомню, что гостем нашей программы был Геннадий Иосифович Шмаль, Президент Союза Нефтегазопромышленников России. Спасибо!
Геннадий Шмаль: В начале, когда создавался наш Союз, он создавался как Союз нефтепромышленников. И только в 1996 году по просьбе Виктора Степановича Черномырдина мы включили в свой состав Газпром и тогда стали называться так. Хотя, конечно, мы больше уделяем внимания работе нефтяных компаний, потому что есть еще у нас наши друзья и коллеги в РГО — Российское газовое общество, которое занимается чисто газовыми проблемами.
Спасибо вам за интересную беседу, интересные вопросы, потому что всегда ответы зависят от того, какие вопросы возникают. Чем интереснее вопросы, тем всегда интереснее разговор.
Владимир Рудаков: Спасибо!