110-летие Николая Константиновича Байбакова… Увидеть и услышать его, как и некоторых других руководителей, автору этих воспоминаний посчастливилось в годы работы на Кубе

Тропический зной был в тот октябрьский день 1984 года нестерпимым. Густая алая пыль висела клубами над кручами краснозема — той железисто-никелевой почвы, на которой модернизировались или строились с помощью СССР предприятия кубинской цветной металлургии. У проходной завода в городке Моа был только что воздвигнут бронзовый памятник Эрнесто Че Геваре — «воину-герою», как его называли в Латинской Америке после трагической гибели великого партизана в Боливии в 1967 году. 

У монумента, готового к открытию, собрались представители трудового коллектива, советские специалисты и члены нашей делегации на только что прошедшей в Гаване 39-й сессии СЭВ. Правда, самого главы делегации — председателя Совмина СССР Н.А.Тихонова среди нас не было. Руководитель нашей «СЭВовской миссии» улетел в Москву, оставив вместо себя вице-премьера и председателя Госплана СССР Н.К.Байбакова. Он-то и стоял в группе товарищей, ожидая приезда Фиделя Кастро. Нынче даже не верится: доживи Николай Константинович до сегодняшнего дня, — ему исполнилось бы уже 110 лет! А ведь кажется подчас, что он рядом с нами — в госплановском здании (занятом теперь Госдумой РФ). И через секунду, сидя у телевизора, мы услышим из уст Игоря Кириллова или другого диктора чеканную весть о том, что «с докладом выступил товарищ Байбаков»…

…Между тем минуты ожидания у памятника «тикали» одна за другой, а Comandante-en-Jefe все еще не было. По-репортерски улучив момент и «творчески осмелев», я рискнул задать председателю Госплана вопрос о Великой Отечественной. О том незабываемом времени, когда он был среди самых молодых заместителей отраслевых наркомов СССР. «Правда ли, — спросил я, — что, инструктируя вас перед вылетом на Кавказ роковым летом 1942 года, Сталин пригрозил суровыми последствиями, если не удастся взорвать апшеронские промыслы и заводы в случае прорыва гитлеровцев в Баку? И, в равной мере, если вы взорвете эти объекты рановато, а немцы так и не смогут захватить столицу Азербайджана». Николай Константинович, надо отдать ему должное, совсем не рассердился на любопытство молодого правдиста. Наоборот, он кивнул с утвердительным согласием. И добавил, что тот памятный разговорный эпизод на «ближней даче» генсека и Верховного Главнокомандующего будет вскоре опубликован в мемуарной литературе.

По сей день я словно вижу выдающегося нефтяника и плановика перед собой. Круглое, едва тронутое антильским загаром лицо, слегка затененное козырьком светлой кепки… Вкрадчиво-тихий, но побуждавший фиксировать каждую деталь голос… Лукавая, с хитринкой, улыбка ветерана, который многое чувствует еще до того, как кто-то обратится к нему с просьбой. Белоснежная, но уже слегка тронутая красной пылью отстроченная рубашка навыпуск — знаменитая «гуайабера»… За эту неподдельную привязанность и любовь к традициям, привычкам и деталям местного быта — от практичной карибской одежды до освежающих фруктовых соков — кубинцы любили и ценили многоопытного и, вместе с тем, дружелюбного Байбакова вдвойне… 

…В конце концов мы дождались Фиделя. Одетый в легкий камуфляжный костюм команданте, попыхивая своей знаменитой душистой «кохибой», поздоровался с собравшимися. (Медики запретили ему курить сигары через два года, облучив легкие с помощью специальной электронной «пушки». А пока дымить Фиделю не воспрещалось). В честь открытия памятника он произнес яркую — как всегда импровизированную речь. Повернувшись затем к прессе, разрешил задать ему пару вопросов. Я спросил: «В этот особый для страны день — как вы оцените главные достижения Кубинской революции?». «Возрождение национального достоинства», — с этого началось перечисление основных завоеваний Кубы после триумфального вступления повстанцев в Гавану в январе 1959-го. Было видно: Байбаков, стоявший плечом к плечу с лидером братской страны у постамента, воспринял слова Фиделя волнуясь, хотя наверняка уже слышал подобное не раз. Судя по всему, Николай Константинович был глубоко восприимчив в лучшем смысле этого слова. 

Собственно, он и запомнился мне в том «экранном контексте» — рядом с основателем новой Кубы, который был неизменно благодарен Байбакову за внимание к запросам, в том числе топливно-энергетическим, от «антильской жемчужины». При этом кубинцы не осуждали брежневское руководство за основанный в 1976-м треугольник «нефть за сахар», в рамках которого роль поставщика «черного золота» на остров в значительной мере взяла на себя «буржуазная» Венесуэла; а взамен Москва стала поставлять контрактные объемы Urals на венесуэльские НПЗ в Западной Германии. В первый же год функционирования этого взаимно-компенсационного моста через Атлантику, созданного сообща с Каракасом стараниями А.Н.Косыгина, Советский Союз сэкономил на «укороченной географии» поставок около 200 млн долл. Тогда это были очень большие деньги. 

Повторяю: такую маневренность кубинские товарищи не критиковали. Наоборот, они видели в этом умелый, хотя и косвенный, контрудар Москвы по Вашингтону. Налицо был очередной срыв попыток «блокадно-нефтяного удушения» Гаваны, наперекор которым каракасский социал-демократ — президент Карлос Андрес Перес — смело вывез сырье из Маракайбо в порты Кубы. Вывез вопреки обвинениям в нарушении Межамериканского договора о безопасности, да и несмотря на общерегиональные претензии НАТО.

Что же касается неизмеримо весомого вклада Байбакова в процесс смягчения топливно-сырьевых дефицитов на Кубе, то надо сказать, что его координационная роль сказывалась давно и плодотворно. Ну а само присутствие нашей энергетики ощущалось там с момента прихода — в 1960-м — первого советского танкера «Вышинский» до запуска реконструкций НПЗ Hermanos Diaz в Сантьяго и Nico Lopez в Гаване. Соратник Фиделя по имени Ньико Лопес погиб в борю с карателями Батисты в горах Сьерра-Маэстра. А вскоре, уже в 1958-м, в партизанском лагере появился видный революционер Карлос Рафаэль Родригес. То был первый кадровый подпольщик и один из лидеров Компартии Кубы, не только поддержавший вооруженную борьбу «бородачей–романтиков» (вопреки хрестоматийным догмам из устаревших учебников), но и лично включившийся в эту борьбу… Вспоминаю, как в начале 1980-х, сдав ночью в типографию очередной номер «Гранмы», о тех боях с диктатурой рассказывал главный редактор этой центральной газеты Хорхе Энрике Мендоса. Когда-то, уже давно, на стоянках, что перемещались по склонам Сьерра-Маэстры, он ведал повстанческим эфиром, к которому прислушивалась вся Латинская Америка, — знаменитым Radio Rebelde… 

…Отозвавшись на мой запрос в начале собкоровской работы в Гаване в 1981-м, Карлос Рафаэль Родригес, занимавший вторые посты в правительстве и Госсовете республики, любезно согласился принять посланца «Правды» и высказать мне, так сказать, кое-какие «вводные пожелания». Никогда не забуду гостеприимно-доброго и, вместе с тем, «испытующего» взгляда этого человека, его наставнического рукопожатия. Передо мной был, как говорят, партийный интеллигент высшей пробы. Ни дать, ни взять, — опытный адвокат с клиновидно-профессорской бородкой в очках с сильными диоптриями — с виду юрист или издатель СМИ подчеркнуто-левой направленности, который убежденно защищает не аристократов и латифундистов, а народные низы.

В столичном Дворце Революции был зал с огромным макетом страны под стеклом. По искусно «слепленному» ландшафту пролегали нити походов братьев Фиделя и Рауля Кастро, Че Гевары, Камило Сьенфуэгоса. Помнится, мой собеседник подробно объяснял эту географию эпохи национального освобождения. А потом, переместив указку к городу-порту Сьенфуэгосу, откуда сам Карлос Рафаэль Родригес был родом, — он подчеркнуто заключил: «Вот здесь, как вам наверняка известно, будет возведен с помощью СССР наш третий — самый современный НПЗ». Собственно, так оно впоследствии и стало явью, хотя полностью завершить стройку кубинцам пришлось после рокового охлаждения двусторонних отношений в ельцинский период — в партнерстве с венесуэльской PDVSA, то есть уже на старте XXI века…

…В 1986-м, когда «Правда» напечатала мою статью о резервах повышения рентабельности и отдачи советско-кубинского сотрудничества, как и о возможности придать ему элементы взаимной выгоды и отхода от льготно-преференциального ценообразования, — друзья в Отделе ЦК КПСС шепотом, с «солидарным вздохом» поведали мне: «Пришла, мол, из Гаваны жалоба за подписью Карлоса Рафаэля Родригеса на эту публикацию. Но мы, как могли, отстояли тебя. Дескать, уж кто-кто, а Богомолов не переметнется в лагерь ревизионистов и сторонников налаживания пресловутого «диалога между двумя Кубами», то есть между законным правительством республики и флоридской эмиграцией»… Скажу честно: отработав в Гаване шесть с половиной лет, я ни за что не поставил бы эпизоды своего «временного расстройства» ввиду тех или иных замечаний от кубинских друзей выше той большой помощи, которая мне постоянно оказывалась. В том числе, как видите, и на завидно-высоком уровне национального руководства. 

Кроме того, известно: когда братские партии начинают в моменты кризиса дистанцироваться друг от друга или предъявлять счета, — легче жаловаться не на зигзаги «первых лиц», что вообще-то было бы для кубинцев логичнее в годы нашей перестройки. Нет, официально возразить Горбачеву, Яковлеву и Шеварднадзе — это было бы для Гаваны нелегко. Куда проще становилось порою вырвать из потока московских публикаций… свежо написанный комментарий. И, не оставив от него камня на камне, послать Кремлю тонкий намек: вот, мол, что мы в действительности думаем о тех опасных процессах в социалистическом содружестве, которые заведут нас слишком далеко.

Ну а возвращаясь в эпоху строительства Сьенфуэгосского НПЗ и других предприятий, я бы выделил, наряду с упомянутыми лицами в руководстве обеих стран, еще и Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР на Кубе В.И.Воротникова. Будучи членом парткома при посольстве, автор этих строк (согласно рассадке), занимал на заседаниях место «по диагонали напротив» от Виталия Ивановича. Не раз я поражался его осведомленностью о ходе дел на интеграционных объектах. Находясь во главе стола, председательствовал поныне здравствующий В.В. Шабрин — лучший в моей памяти руководитель авторитетного партийного органа, работавшего на правах райкома КПСС. Да и то сказать: на Кубе число наших специалистов достигало порой (вместе с членами семей) десятка тысяч человек, что накладывало на партком особую ответственность… И вот, заслушав доклад советских «сьенфуэгосцев» о состоянии дел, Виктор Васильевич предоставил слово всем, кто хотел высказаться. И вновь я поразился: как много знает о сегодняшней ситуации на площадке будущего НПЗ наш посол! Это, наверное, потому, что он хотя и неважно переносил тропический зной, но часто наведывался в Сьенфуэгос.

…В потоке интригующих историй, связанных с назначениями или, наоборот, «неназначениями» советских послов на Кубу, бытовало порой столько сценариев, что диву можно было даться. Особенно озадачивали слухи о возможном утверждении на этот пост не кого-то, а М.С. Горбачева. Позднее, когда на старте 1985-го стало известно о поддержке выдвижения кандидатуры будущего «архитектора перестройки» на высший пост со стороны А.А. Громыко (перед кадровым Пленумом ЦК КПСС) начались разговоры, будто глава МИД полюбил ставропольского выдвиженца и рекомендовал его на Кубу задолго до «кремлевского прорыва». Но вот что говорится об этом в свежей публикации «Правды». Политобозреватель Виктор Трушков обращается с вопросом к бывшему Первому секретарю ЦК КП РСФСР, члену Политбюро в 1990–1991 годах Ивану Полозкову:

 — А чем завоевал Горбачев симпатии Громыко? Я имею в виду не выдвижение Горбачева после смерти Черненко на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, а готовность его направить на такой ответственный пост, как Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР на Кубе. Андрей Андреевич разглядел в нем большой дипломатический талант?

 — Что вы, что вы. Эта история была прямо противоположного свойства. Андрею Андреевичу предложил Горбачева на должность посла на Кубе Международный отдел ЦК. Реакция Громыко была откровенно отрицательной. Он сказал, что на эту работу нужен профессионал, а не такой неподготовленный человек, как Михаил Сергеевич.

Не знаю, не пошло бы партии и всей стране на пользу, если бы мощные рычаги аппаратного давления, наоборот, превозмогли в той ситуации всю силу «лагеря обновления», — и Горбачеву все же пришлось бы отправиться в Гавану. Не берусь судить. В чисто биографическом плане я мог пострадать от горбачевской «борьбы с пьянством и алкоголизмом» только один раз. Дело было так. Вылетали мы с семьей домой — в отпуск; и в гаванский аэропорт подъехали коллеги по журналистскому цеху — попрощаться. В VIP-зале нам поднесли бокалы пахучего ромово-мятного коктейля — знаменитого «хемингуэевского» мохито; а потом «еще добавили». Помнится, в углу зала угрюмо восседал не очень-то приветливый человек — как впоследствии выяснилось, наш соотечественник. Точнее говоря, посол СССР в одной из центральноамериканских стран, который тоже летел на Родину — проездом через кубинскую столицу. И вот, по прибытии в Москву, он начал отчет о региональной ситуации с… возмущенной исповеди об увиденных по пути «пьяных выходках». Да, такие у нас нравы царили в эпоху перестройки. Но мне повезло: репрессивных мер, к счастью, не последовало. 

…Ну а возвращаясь к зарисовке о Воротникове, — добавлю, что он был не только высокообразованным и эрудированным, но и очень работоспособным человеком. Хотя и плохо перенося карибский зной, Виталий Иванович, как и полагалось кадровому, «железно дисциплинированному» партийцу, исходил из того, что, сколько бы времени ни было отведено для работы на далеком острове, — столько он и будет трудиться с полной самоотдачей. Вспоминаю кабинет в старом здании посольства СССР, «унаследованном» от прежнего хозяина — богача дореволюционной поры. Служебная комната на втором этаже особняка в элитном, воспетом еще Маяковским квартале Ведадо, была невелика и скромна по своей обстановке. «Полированного блеска» на столе, как это любят иные чиновники, не было. Наоборот, по углам громоздилось множество папок… Я обратил на это внимание в тот июльский день 1981-го, когда представить послу меня, как нового собкора, специально прилетел на Кубу член нашей редколлегии Николай Павлович Прогожин.

Как знать, не лежала ли в одной из папок заготовка того письма в Москву, о котором я узнал из мемуаров экс-секретаря ЦК КПСС В.А. Медведева: «Как раз в то время Ю.В.Андропов, — сообщает он, — получил письмо от В.И.Воротникова, посла СССР на Кубе. (В те дни бывший Председатель КГБ и экс-куратор соцстран в Центральном Комитете уже выполнял в Политбюро вторую роль, во многом замещая Л.И.Брежнева, — Авт.). — В 1975 — 1979 гг., — пишет Медведев, — Воротников работал Зампредсовмина РСФСР, и назначение послом на Кубу для него было полной неожиданностью. Он воспринял его как опалу, хотя и не знал причин. Однако климат Кубы оказался очень тяжелым для всей семьи Воротникова. Он просил поэтому дать ему хотя бы должность секретаря сельского райкома, но в России. Андропов вызвал Воротникова в Москву и предложил ему возглавить партийную организацию Краснодарского края. Воротников согласился».

В своем последнем интервью перед кончиной Виталий Иванович скромно, всего тремя фразами отреагировал на корреспондентскую реплику, которая звучала так: «На дипломатической работе тоже у вас хорошо получилось. Второй «карибский кризис», можно сказать, «разрулили». «Да, — ответил он. — сложная была ситуация. Я за работу на Кубе два ордена получил. От кубинцев и советский». 

Поскольку мне, работавшему в те годы в Гаване, не понаслышке известно, о чем идет речь, — хочется добавить: в высшей мере заслуженные ордена! Т.н. «второй карибский кризис», о котором упомянуто выше, — узел конфликтных обострений вокруг Кубы, которые помог нейтрализовать наш посол. Нападки США на работавший в Лурдесе центр радиоэлектронной разведки зловеще переплетались с угрозами напасть на Кубу — еще и в отместку за обострение ситуации в Сальвадоре. Карлос Рафаэль Родригес, о чем тогда не сообщали, вылетел для авральной встречи с госсекретарем США Александром Хейгом в Мексику. А тем временем Воротников переживал нелегкие времена в Гаване, оказавшейся под риском агрессии. Осенью 1981-го я не раз писал об этом на страницах «Правды». В сборе впечатлений помогли мне облеты периметра пентагоновской базы в Гуантанамо. На чем? На вертолете, в салон которого меня любезно пригласил Главный советник при погранвойсках Кубы — Пантелеймон Иванович Гиоргадзе. 

…Достойным представителем нашей страны — смею заметить — был и преемник Воротникова. Таковым стал Константин Федорович Катушев — бывший секретарь ЦК ЦК КПСС и позднее, перед назначением на Кубу, — Зампредсовмина СССР. Масштаб личности волгаря из Нижнего Новгорода, поработавшего в свое время и руководителем ГАЗа, и Первым секретарем Горьковского обкома партии, был огромен. Стиль общения — безупречен. Однажды, когда посол поручил мне заготовить текст его речи на совместном праздновании 60-летия создания СССР в гаванском театре имени Карла Маркса, — я вскоре получил урок мастерского редактирования. И убедился — по внесенной Катушевым правке незадолго до доклада, — что этот партийный деятель и дипломат мог бы — при желании — стать и главным редактором крупнейшей в стране (если не во всем мире) газеты. «Добавь-ка, Павел, один абзац о том, как весь Союз восстановил после землетрясения Ташкент — и сделал его еще краше, чем прежде. Только напиши образно — прошу тебя! Восприниматься это должно как возрождение сказочной птицы Феникс». 

…Говорят, что быть добрым и хорошим человеком — не профессия. Так-то оно так, но обратите внимание: чаще всего это повторяют циники, у которых за душой — ни доброты, ни порядочности. А вот Катушев умел иной раз просто… посочувствовать! Однажды он пригласил на беседу в посольство главного эмиссара США на Кубе г-на Уйэна Смита. В условиях отсутствия полноценных дипотношений между Гаваной и Белым домом функцию вашингтонского представительства выполнял т.н. Отдел интересов США при посольстве Швейцарии. Как правило, этот офис возглавляли, по отзывам кубинцев, «махровые реакционеры». Но вот прибыл поработать на столь ответственной должности профессор-латиноамериканист Уэйн Смит — убежденный либерал, сторонник разрядки и восстановления двусторонних связей, да и просто порядочный человек. И вот — совершенно невероятный, словно в кинокомедии, эпизод. Подъехав к посольству, увенчанному алым стягом СССР, и выйдя из машины, г-н Смит случайно зацепился ботинком за нижнюю планку железной двери у входа на нашу территорию. Зацепился, потерял равновесие, рухнул и… «проехал» на животе по скользким от дождя мраморным плиткам. «Обычная неловкость рассеянного университетского лектора», — подумаете вы. Возможно, да. Но видели бы вы, как расстроило это Катушева, и как искренне сочувствовал он незадачливому гостю… 

Курируя Торгпредство и представительство ГКЭС, посол осуществлял общее руководство и над топливно-энергетическим направлением в нашем партнерстве. Контролировал его столь же плотно, как и его предшественник. В неформальной же обстановке звучали в его суждениях нестандартные и потому особо ценные ссылки на прошлое. Чувствовалось, сколь широко он представляет себе предысторию ТЭК в социалистическом мире. Константин Федорович демонстрировал видение нефтегазовых проблем не только Кубы, но и всего Совета Экономической Взаимопомощи. Дабы не импровизировать слишком вольно, ссылаясь на услышанные в 1980-х реплики посла, либо на отдельные (озвученные тогда же) эпизоды из его биографии, — позволю себе кое-что процитировать. Т.е. сослаться на то, как позднее, уже на пенсии, сам же Катушев воспроизвел один любопытный сюжет из истории европейского сырьевого транзита. Воспроизвел в своих опубликованных воспоминаниях.

 

Рассказывая о заседании Политбюро ЦК КПСС примерно в 1974 году, где он присутствовал как секретарь ЦК, Катушев пишет: «…Громыко высказал свое мнение о том, что Первый секретарь ЦК СЕПГ Э.Хонеккер «заигрывает», по сути «братается» с ФРГ, разрешил поставки природного газа в Западный Берлин».

Согласитесь же, уважаемый читатель, со следующим. Сегодня, когда все острие антироссийской политики в ЕС сводится к недопущению прироста экспорта «голубого топлива» из РФ, — те слова полувековой давности из уст Громыко звучат как минимум странно. Особенно странно для министра иностранных дел, прогнозным чутьем которого принято в профессиональных кругах восхищаться до сих пор. А ведь на самом деле пробными поставками наших энергоносителей на Запад в 1970-е годы терпеливо закладывалось нечто важное. Строилась все более плотная психологическая основа для формирования на Шпрее, Эльбе и Рейне того заинтересованно-здорового отношения миллионов немцев к энергодиалогу с Москвой, которое помогает и сегодня вести трансатлантическую дуэль с Соединенными Штатами… 

 «Брежнев задал вопрос: «Какие мнения есть еще?», — продолжает Катушев.

Участники предшествовавших той дискуссии переговоров с руководством ГДР Б.Н.Пономарев и К.В.Русаков промолчали, как пишет далее Константин Федорович. Тогда «я попросил слова и заявил, что не согласен с мнением Громыко о политике Хонеккера. Отдел ЦК внимательно следит за развитием экономических отношений ГДР, ныне признанной мировым сообществом суверенной страны». Сказано было далее Катушевым и о том, что «вопрос о подаче газа в Западный Берлин и далее через «Рургаз» в ФРГ «Газэкспортом» «Газпрома» согласован с советской стороной, и это «инструмент» нашего влияния на Западный Берлин и ФРГ. Каких-либо других чрезмерных связей в ГДР с Западной Германией нет. Хонеккер, пожалуй, самый «просоветский», одновременно очень эрудированный, проверенный временем руководитель ГДР, и, видимо, Андрей Андреевич получил необъективную информацию от своих подчиненных. Политбюро отклонило оценки А.А.Громыко, и вопрос в этой части был «закрыт». Надо отметить, что мое возражение не повлияло на наши с А.А.Громыко хорошие товарищеские отношения»…

…И вот — с момента, отраженного в катушевских мемуарах, — прошло 10 лет. Работая уже в Гаване, Константин Федорович, конечно, отлично знал: часть получаемой Кубой помощи «переадресовывается» Фиделем в Центральную Америку. Там отбивалась от атак «контрас» в поросшем сельвой приграничье революционная Никарагуа. Нефть была ей нужна позарез. Дабы затруднить подходы советских танкеров, американцы заминировали рейды в порту Коринто на Тихом океане; так что ликвидировать последствия этого стоило большого труда. Характерно, что в формировании фонда углеводородных поставок для осажденной республики участвовала — в 1980-х — все та же Германская Демократическая Республика. 

Для «Никарагуа надо 500 тыс. т нефти в год, — пишет в книге «Лихолетье» заслуженный разведчик и аналитик Н.С.Леонов. — Больше не требуется, такова… мощность единственного на всю страну завода. Наша добыча еще равна 600 млн т в год. Речь идет об 1/1200 части нашей добычи, т.е. менее чем о 0,1%. Но и эта ноша невыносима для наших паралитических ног. СМИ пишут, что мы в десятки раз больше оставляем нефти на дне цистерн после их небрежной, неполной разгрузки, но исправить ничего не можем. Начаты затяжные… «консультации» с соцстранами Европы, каждую поодиночке мы уговариваем поступиться небольшой частью своей ежегодной квоты импорта нефти из СССР. Если ГДР получает в год 20 млн т, то мы просим, чтобы она не добирала 60–70 тыс. т и как бы жертвовала их в пользу Никарагуа. Никто не желает… отказываться от своей доли… Градусник интернационалистских настроений показывает, что каждая страна имеет собственную температуру. Мне они представляются выстроенными в следующем порядке: ГДР, лучше других откликающаяся на совместные акции в мире, затем Болгария, потом Чехословакия, и уже в рядах замыкающих идут Польша и Венгрия… Кончаются хлопоты с нефтью (кое-как удается наскрести требуемое количество), начинаются новые — с продовольствием, товарами ширпотреба».

Таков был региональный фон, на котором многие из нас работали на Кубе в 1980-е годы, нередко выезжая в командировки в ту же Никарагуа. Не миновала «сия участь» и меня, причем однажды довелось получить — душной тропической ночью — большое интервью для «Правды» у лидера взявшего власть в республике Сандинистского фронта национального освобождения — Даниэля Ортеги. Но это, как говорится, — отдельная тема. А пока… 

…При всей серьезности топливных и прочих материй, реальная жизнь дает время от времени повод не только для раздумий. Иной раз, как это случалось на Кубе, можно было и посмеяться. Однажды место во дворе посольства надо было освободить — для проезда какой-то машины — от только что вымытого лимузина посла. И вот завхоз сел за руль шикарного «мерседеса», дал задний ход и… помял, ударившись о столб, одну из дверей. И это — накануне отъезда Катушева на дипломатический прием, когда требовалось солидно подъехать, поблескивая бортами лимузина, к гаванскому «Дворцу протокола Кубанакан». Послу доложили о случившемся. Он вышел во двор, осмотрел поломку… Ждали, что Катушев станет распекать виновника либо, наоборот, молча вернется в кабинет для раздумий об «оргвыводах». Но, представьте себе, не произошло ни того, ни другого. Пожалев «неумеху», Константин Федорович спросил: «У тебя водительские права-то есть?». Собравшимся, прямо скажу, полегчало. Но наш смех не был в тот день последним. Когда, в порядке любезности и взаимовыручки, из гаража Фиделя прислали вскоре дверь на замену, а наши механики оперативно ее навесили, — машину слегка перекосило. Оказалось, что дверь-то броневая, толстая и слишком тяжелая. 

Да, такие эпизоды если не упрощали, то эмоционально разнообразили и, более того, окрашивали жизнь. Между тем ее «событийный клубок» все быстрее разматывался вперед. При этом не покидало ощущение того, что мне выпало счастье жить и работать с великими людьми; и что благодарность судьбе за эту привилегию будет с годами становиться только сильнее. 

Павел Богомолов