Шаланды ганских рыбаков утлы и изношены, а старые подвесные моторы ненадежны. Каждое утреннее отплытие к далекой, скрывшейся за горизонтом акватории промысла пугает неизвестностью. Она, эта неизвестность, подобна непредсказуемо-предрассветному вращению некоей огромной рулетки под небосводом. В унисон с невидимой рулеткой рокочет винтом потерявший цвет от бесчисленных ремонтов подвесной трудяга-Johnson. Ставится на дряблую корму видавший виды Evinrood. Чуть поодаль, на более крупной посудине с тяжелыми мотками сетей, выпускает сизый дым Yamaha, обремененная непомерным весом лодки.
Мореходы-самоучки в линялых майках и подвернутых штанах общаются друг с другом то гортанными фразами на своем диалекте, а то распальцовкой с помощью понятных только им жестов. Мерцание выразительных глаз на угольно-черных лицах, отдающих фиолетовым отливом, отражает и надежду на полновесный улов, и, с другой стороны, извечно-африканское сомнение: получится ли? Вот и я гадаю: не отвернется ли на сей раз удача от ганцев, выходящих веками на просторы Гвинейского залива из бедных деревень, обсыпавших карту побережья неподалеку от портового города Такоради?
Ясно одно: даже в хорошую погоду дорога к акватории более или менее гарантированного лова (где рыбное поголовье обеспечено) займет несколько часов. А ведь ловить надо с раннего утра. Так что же делать? Выход один — заночевать прямо в открытом море — в десятках миль от берега. Но, в таком случае, любую шаланду перенесет за ночь куда-нибудь к экватору одно из мощных в этих краях течений. Бросить с вечера якорь, чтобы остаться на том же месте? Не стоит и пытаться: глубина там достигает подчас трех тысяч метров. Где же, в таком случае, выход – и существует ли он вообще?
Находчивые и в то же время отчаянные промысловики нашли, казалось бы, неожиданное решение. Безапелляционно презрев технику безопасности, они подплывают вечером к колоннам буровых платформ — мега-этажерок, с которых инвесторы ведут разведку в 50-100 км от берега. Если в рассказе Чехова наивный злоумышленник скручивал с крепежно-рельсовых винтов гайки, чтобы использовать их в качестве грузил на рыбалке, ставя под риск катастрофы целый поезд, то ганские рыбаки пугают нефтяников по-иному. Не обращая внимания на доносящийся с верхней площадки крик вахтовиков, нарушители продолжают своевольничать. Желающие переночевать в одной и той же точке залива ганцы деловито прицепляют свои суденышки к буровой с помощью цепей, тросов или канатов. Но это, как говорится, еще полбеды.
Главные неприятности начинаются позже — в сумерках. В заржавленных мангалах, стоящих прямо в лодках, вздымают языки пламени самодельные жаровни. Ароматы ужина за версту отдают неимоверно-перченой остротой такой чудовищной консистенции, которую не назовешь иначе, чем ядерная! Но экипажу буровой и работающей там сменной бригаде — не до кухонных ароматов. Они с ужасом взирают на костер, полыхающий под современным, но крайне огнеопасным объектом. И не только взирают, но и, естественно, требуют по радиосвязи срочного прибытия полицейского катера. Однако его, увы, почему-то нет в наличии. Или он есть, но мотор вышел из строя…
…Подобные истории о неожиданных опасностях, да и о психологических стрессах геологоразведки в Африке — лишь самое малое и самое безобидное, что можно сказать о тамошних рисках — рисках невыдуманных и к тому же повседневных. Поэтому тот, кто, ссылаясь на налоговые преимущества для углеводородного ТЭК в «третьем мире», утверждает, будто работать в тамошней нефтянке проще, чем в России, не знает очень и очень многого.
Вместе с пиарщиками национальной компании GNPC мы провели цикл ознакомительных мероприятий с населением. Встречи проходили в той точке побережья, которая была закреплена за лукойловским проектом Cape Three Points Deep Water (CTPDW). Иногда говорят, что сложнейшим моментом в череде таких акций всегда становятся итоговые общественные слушания (public hearings). Это своего рода мини-референдумы. От местных жителей надо получить голоса поддержки проекта, разъясненного уже многократно в каждой деревне с помощью устных презентаций, брошюр, видео и слайдов. И вот, когда большинство проголосовало за проект, вы торжественно объявляете о присвоении общине почетного статуса stakeholder. Это, правда, не то что shareholder, то есть не акционер, но все-таки полномочный участник инвестиционного процесса, от чего выиграет или проиграет каждая семья.
В общем, о подобных public hearings принято говорить, что они, мол, для пиарщиков труднее всего. Я с этим не согласен. Труднее всего — первые рукопожатия, первые поклоны вождям и старейшинам племен, выяснение местных потребностей, пожеланий и запросов. На языке углеводородного ТЭК этот формат стартового общения называется sensitization meetings. Помнится, в одной из прибрежных деревушек недовольные жители, едва познакомившись с зарубежными гостями, привели их к месту погребения… коров, преждевременный падеж которых усилился в последнее время. «И ведь все это — из-за нефтяников!», — указала перстом на приезжих сердитая африканка. «Как же так?». «А очень просто. Ваши буровики скребут драгами морское дно, ломают кораллы и отравляют водоросли химикатами. А потом эти же водоросли несет к пляжам прибой. Мы всегда кормили подводной зеленью крупный рогатый скот. Но теперь такие корма уже непригодны. Они стали из-за вас токсичными, и быки с коровами дохнут. Кто за это ответит?».
Накануне, собираясь на sensitization meeting, лукойловцы размышляли об ином. Думалось: в русле благотворительности нас попросят ускорить ремонт муниципального офиса. Или провести между местными артелями тендер на окраску школьного фасада. Или поставить фонари на площади. Или помочь с оборудованием медпункта. А тут — необходимость оправдываться за нечто несусветное. Люди даже не представляют себе, что нефтяники не скребут морское дно, тем более площадями. Но чтобы доказать местным фантазерам обратное, надо заплатить за лабораторный анализ водорослей. Причем заплатить так, чтобы деньги пошли не куда-нибудь в Москву, Лондон или Амстердам, а непременно в кассу ганского потребнадзора или научного центра. Ничего себе знакомство получилось у нас с будущими stakeholders!
Анализ выявил, что никакого влияния на водоросли буровыми работами не оказано, будь то операции силами американцев, итальянцев, англичан или тем более россиян, которые даже не приступили пока к активной стадии разведки. Но, представьте себе, само по себе ухудшение качества водорослей и, в частности, их кормовых параметров для скота все-таки подтвердилось. Так что, казалось бы, малограмотные ганские селяне били в набат тревоги не зря. Однако источником загрязнения вод в данной части залива является, как выяснили ученые и лаборанты, вовсе не наша отрасль. Ядовитые примеси несут впадающие в океан реки. Это в их мутных струях, причем без должной фильтрации и очистки, моется золото, растворяются отвалы из-под железной руды и делается многое другое. Разъяснить все это населению, дать интервью и выступить с докладами — задачи пиарщиков. Нелегкие, добавлю, задачи.
В годы работы в Гане меня спрашивали: что, если ЛУКОЙЛ инвестировал не на море, а на суше (скажем, на берегу крупнейшего в мире водохранилища Вольта, где признаки нефти были обнаружены советскими геологами еще в 1960-х)? Признали ли бы вы в этом случае неформальную, но устойчивую власть вождей или королей на небольших территориях? Золотодобывающая Anglo-Gold платит, причем добровольно, традиционные (хотя и отнюдь не обязательные) налоги королевства Ашанти. Того самого «золотого царства», которое долго, упорно и успешно воевало в ХIХ веке с колонизаторами. Что ж, я побывал в столице Ашанти — городе Кумаси. Полюбовался окруженным стаями павлинов дворцом монархии, половина которого отдана под музей. Пообщался со случайным прохожим. И вот что он сказал: иностранные горнодобытчики, демонстрируя свое уважение к ганской истории, платят старинные подати. Но хорошо было бы увидеть еще и взносы этих же транснационалов на экологию — в первую очередь, на очистку рек.
В общем, голова кругом идет еще от природоохранных проблем. И было бы трудно их преодолеть, если бы не сплоченное сообщество тех, с кем я плечом к плечу работал в 2010-2012 годах. Дела шли с переменным успехом: бывали и открытия, и указанные в отчетах списания немалых сумм. Оставить пришлось Cape Three Points Deep Water (CTPDW). Но зато, как упоминалось в первой главе сериала, появились совместные шансы с американской HESS и ганской GNPC на другом участке акватории залива — Cape Three Points. Ослабли связи с Кот д’Ивуаром, но появились возможности партнерства в нигерийском и камерунском оффшорах. Словом, первый опыт нашего делового присутствия, о чем рассказано в этих невыдуманных очерках, в любом случае востребован. И, повторяю, главное для успеха — не только удача как таковая, но и климат взаимопомощи в самих российских коллективах, сколь бы малочисленными они ни были. Хотелось бы со всей ответственностью сказать: союз направленных в Аккру или Абиджан специалистов ЛУКОЙЛа был сплавлен в крепкое братство. Ради экономии места упомяну лишь о трех своих сослуживцах по Западной Африке, дружбой с которыми мог бы гордиться любой труженик нефтянки.
Самый молодой, но, вместе с тем, самый опытный из этих коллег — туляк Александр Шелев. Блестящий, даже энциклопедический знаток Гвинейского залива, на берегах которого ему довелось работать сразу же по окончании московского института иностранных языков. Человек молодой, но солидный. И вместе с тем — интеллигентный, породисто-аристократичный, стройный, с приятным тембром голоса. Заговорит о глубоководье по-английски — хоть записывай готовые тезисы. Заговорит по-французски — подставляй диктофон для трансляции. Саша не имел диплома по нефти (как и по бокситам, с которыми были связаны его первые «послевыпускные» годы в Гвинее). Но и краткосрочных курсов, а также перевода бесконечных деловых переговоров, ему хватило, чтобы разобраться в оффшорном апстрим-менеджменте не хуже других. И совсем не удивляет то, что вскоре тот же Шелев (его фамилию я порою в шутку путал с шельфом) стал директором наших африканских проектов. Как говорится, большому кораблю — большое плавание!
Невысокий, коренастый, плотно сбитый, подвижный, всегда улыбчивый и дружелюбный Вадим Бовт внешне был противоположностью Александру Шелеву. Когда они шагали рядом, казалось, что это – перенесенные в ХХ1 век Дон Кихот и Санчо Панса. Вадим, «родом» из калининградского филиала ЛУКОЙЛа и познавший азы морских проектов на Балтике, работал у нас по своей обычной специальности – менеджер по промышленной безопасности. В этом он, как говорится, «собаку съел» не только дома, но и в казахстанском Карачаганаке, да и в других проектах. Ни тендеры на спецодежду или обувь, ни экзамены по прыжкам с вертолета в воду не проходили без его ключевого участия и итоговой подписи. По выходным не было у меня лучше советчика и попутчика для очередной поездки на пыльный ремесленный рынок ганских резных и текстильных сувениров, претенциозно именовавшийся Arts’ Center. Что же касается повседневного быта, то на кухне нашей коммунальной виллы никто не мог сварить по утрам кашу вкуснее, чем Вадим.
Неплохим кулинаром был и менеджер по безопасности — отличный знаток французского языка Михаил Кокарев. Коренной москвич, очень похожий на кинорежиссера Карена Шахназарова, он давным-давно, по окончании вуза, был распределен в качестве военного переводчика на службу в туркменский город Мары, где тогда работали курсы пилотов для ВВС развивающихся стран, в том числе франкофонной Африки. И вот эта былая марыйская прописка, представьте себе, сблизила меня с Кокаревым. Ведь в юности и автор этих строк тоже поработал в том же областном центре советской Средней Азии — корреспондентом газеты «Марыйская правда»… А теперь, в 2010-2012 годах, в зависимости от маршрутов очередных турне руководства компании по Западной Африке мы с Михаилом, находясь как бы на двух полюсах наших региональных проектов — в Аккре и в Абиджане, перегоняли немногие имевшиеся у нас джипы то из Ганы в Кот д’Ивуар, то наоборот.
Но это, так сказать, служебные воспоминания. А воспоминание вполне осязаемое и материально овеществленное — это горячий скакун из бронзы, подаренный мне в Аккре на день рождения теми же сослуживцами — Бовтом, Шелевым и Кокаревым. Динамично- экспрессивная статуя среднего размера красуется на изящно-длинноногой деревянной подставке в московской квартире. Полюбуюсь порой этим блестящим во всех смыслах жеребцом, закрою на минуту глаза – и словно вновь искрится на горизонте Гвинейский залив, с которым никак не хочется прощаться. Доносится с дощатой террасы прибрежной кофейни аромат субботнего шашлыка и слышны голоса друзей.
Пусть же, задумчиво рассуждаю я сам с собою в такие моменты, навсегда останется то яркое время не только в моей, но и в их памяти. И пусть будет благословенно!
Павел Богомолов